Как мыслят леса. К антропологии по ту сторону человека - Эдуардо Кон

НЕЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ САМОСТИ

Женщины были уверены в своей способности истолковать собачий лай, но не поэтому они считали собак самостями. Собаки являются самостями, потому что с помощью лая они передали свою интерпретацию окружающего мира. Такая интерпретация – и женщины вполне осознавали это – имеет для собак жизненно важное значение. Следовательно, люди не единственные, кто интерпретирует мир. «Предметность» – наиболее базовые формы репрезентации, намерения и цели – является неотъемлемой структурирующей чертой живой динамики в биологическом мире. Жизнь в своей основе семиотична[54].

Семиотичность свойственна всем биологическим процессам. В качестве примера рассмотрим такое эволюционное приспособление, как удлиненные морда и язык гигантского муравьеда. Попав в затруднительное положение, гигантский муравьед, или, как его называют в Авиле, аманухуа, может быть смертельно опасен. Во время моего пребывания в Авиле муравьед почти убил мужчину (см. Главу 6), и, поговаривают, даже ягуары стараются держаться от них подальше (см. Главу 3). Кроме того, гигантский муравьед неуловим. Я мельком увидел его издалека в лесу, когда мы с Иларио и Лусио поздним вечером сделали привал на утесе, возвышающемся над рекой Суно. Образ муравьеда произвел на меня неизгладимое впечатление: очертания его конической головы, приземистого тела и невероятного размера расширяющегося к концу хвоста, через волоски которого просвечивались лучи заходящего солнца.

Гигантские муравьеды питаются исключительно муравьями. Для этого они просовывают свою удлиненную морду в туннели муравейников. Специфическая форма морды и языка муравьеда запечатлела определенные черты его окружения, а именно форму муравьиных туннелей. Эта эволюционная адаптация является знаком в той мере, в какой последующее поколение интерпретирует ее (в исключительно телесном смысле, поскольку здесь нет сознания или рефлексии) в отношении того, что этот знак описывает, то есть формы муравьиных туннелей. Такая интерпретация, в свою очередь, проявляется в телесном развитии последующих организмов, включающем в себя эти адаптации. Это тело, вместе с его адаптациями, функционирует как новый знак, репрезентирующий черты окружения, который затем будет интерпретирован последующим поколением муравьедов в возможном развитии их тела.

Из поколения в поколение морда муравьеда все точнее передавала геометрические особенности муравьиных колоний, поскольку те ряды поколений «протомуравьедов», чьи морды и языки не так точно передавали значимые свойства окружающей среды (например, форму муравьиных туннелей), не выжили. В сравнении с теми протомуравьедами, современные муравьеды демонстрируют возрастающую приспособленность (fittedness, Deacon, 2012) к чертам окружения. Они репрезентируют его более детально и исчерпывающе[55]. Именно в этом смысле логика эволюционной адаптации является семиотической.

Следовательно, жизнь – знаковый процесс. Любая динамика, в которой «нечто… обозначает что-либо для кого-нибудь в определенном отношении или объеме», согласно данному Пирсом (CP 2.228) определению знака, является живой. Удлиненная морда и язык в некотором смысле обозначают для будущего муравьеда («кого-нибудь») архитектуру муравьиной колонии. Один из важнейших вкладов Пирса в семиотику состоит в преодолении классического двоичного понимания знаков как чего-то, что обозначает нечто другое. Он настаивал на необходимости признать третью ключевую переменную в качестве несократимого элемента семиозиса: знаки обозначают что-либо в отношении «кого-либо» (Colapietro, 1989: 4). Пример гигантского муравьеда показывает, что этот «кто-либо» – или самость, как я предпочитаю ее называть, – необязательно является человеком. Чтобы считаться «кем-либо» (самостью), ему необязательно включать в себя символическую референцию, субъективность, интериорность, сознание или осведомленность (awareness), которые мы часто связываем с репрезентацией (см. Deacon, 2012: 465–66).

Более того, самостями являются не только животные, у которых есть мозг, но и растения. Самость не совпадает с физическими границами организма и может быть распределена среди тел (слушатели семинара, толпа или колония муравьев могут выступать как самость). Или, напротив, она может быть лишь одной из многих самостей в теле (индивидуальные клетки обладают своего рода минимальной самостью).

Самость – это и первоисточник, и результат интерпретативного процесса; это промежуточный пункт в семиозисе (см. Главу 1). Самость не находится вне семиотической динамики, как «природа», эволюция, часовщик, жизненный дух гомункула или (человек-) наблюдатель. Скорее, самость возникает из этой семиотической динамики как результат процесса, производящего новый знак, который интерпретирует знак предыдущий. По этой причине уместно считать нечеловеческие организмы самостями, а биотическую жизнь – знаковым процессом, пусть зачастую крайне овеществленным и несимволическим.

ПАМЯТЬ И ОТСУТСТВИЕ

Гигантский муравьед как самость – это форма, которая выборочно «помнит» собственную форму. То есть последующее поколение является подобием предыдущего, или иконической репрезентацией своих предков. Но муравьед не только похож на своего прародителя (и таким образом является памятью о нем), но и отличается от него. Поэтому морда и язык муравьеда могут быть относительно более точной репрезентацией окружающего мира, поскольку (в этом случае) его морда, в сравнении с мордой предков, лучше приспособлена к муравьиным туннелям. В общем, этот муравьед «выборочно» помнит или репрезентирует предыдущие поколения. Отчасти это возможно благодаря тому, что предшествующие самости протомуравьеда, чьи морды были плохо «приспособлены» к окружению, оказались в определенном смысле забыты.

Комбинация запоминания и забывания – уникальный и основополагающий элемент жизни; любой ряд поколений живых организмов, как растений, так и животных, обладает этим свойством. Возьмем для сравнения снежинку. Хотя конкретная форма, которую принимает данная снежинка, является исторически обусловленным результатом взаимодействия с окружением в момент ее падения на землю (поэтому мы считаем снежинки в некотором смысле индивидуальными, ведь каждая из них отличается от другой), конкретная форма снежинки никогда не запоминается. Форма растаявшей снежинки не будет никоим образом влиять на форму какой-либо последующей снежинки, летящей на землю.

Живые существа отличаются от снежинок, поскольку жизнь от природы семиотична, а семиозис всегда включает самость. Принимаемая отдельным муравьедом форма репрезентирует для его будущего воплощения окружение, к которому его предки приспособились в ходе эволюции. Муравьеды в череде поколений избирательно помнят свои предшествующие приспособления, снежинки к этому не способны.

Самость – результат свойственного лишь жизни процесса поддержания и увековечивания индивидуальной формы, которая, повторяясь из поколения в поколение, все лучше приспосабливается к окружающему миру и вместе с тем проявляет некоторую замкнутость, позволяющую ей поддерживать ту же самую идентичность, которая вырабатывается через отношение к тому, чем она не является (Deacon, 2012: 471); муравьеды репрезентируют предыдущие репрезентации муравьиных туннелей в своей родословной, но сами по себе муравьиными туннелями они не являются. Стремясь поддержать свою форму, эта самость действует сама за себя и потому является (неважно, ограничивается она кожей или нет) локусом того, что мы можем назвать агентностью (479–80).