Тайна Дамы в сером - Ольга Строгова

– Я никак не мог тебя добудиться, – объясняет муж более спокойным тоном, – начал уже было волноваться. А кстати, чего это ты заснула на кухне? Меня, что ли, дожидалась?

Аделаида, не глядя на него, помотала головой.

– А, – произнес муж без особого сожаления в голосе, – ну тогда я иду спать. И тебе советую. Поздно уже, два часа ночи.

* * *

Во вторник утром Манечке нужно было к стоматологу, заменить временную пломбу на постоянную. Номерок у Манечки был второй, на 8.20, но пришла она в поликлинику в половине восьмого в надежде проскочить первой. Манечка очень спешила на работу.

Сидя в одиночестве под дверью кабинета, Манечка достала косметичку и стала поправлять и без того безупречный макияж. Без десяти восемь явился и номер первый – молодой парень в форме курсанта мореходного училища.

Ошеломленный Манечкиной красотой, он безропотно согласился пропустить ее вперед. Поблагодарив курсанта улыбкой и взмахом шелковых ресниц, Манечка тут же про него и забыла. Сидела на жесткой кушетке прямая, строгая, неприступная, не замечая тоскливого взгляда морячка, устремленного на ее изящный профиль и маленькое розовое ушко, прикрытое вороным локоном.

Время уходит, размышляла Манечка, покусывая пухлую нижнюю губку. Осталось всего три дня, от силы четыре. Пора приступать к решительным действиям. Брать быка за рога. Тем более что бык, судя по всему, чувствует себя в безопасности и к сестрице Манечке относится с полным доверием.

Прежде всего надо решить, когда, где и как, мысленно загнула пальцы Манечка. Впрочем, с «когда» и так ясно – чем раньше, тем лучше. Нынче вечером. С «где» уже сложнее: Верка не соглашается еще раз взять к себе Лешку, говорит, что помирилась со своим слесарем и он к ней переезжает. Совсем. Подруга, называется! Не могла три дня потерпеть!

«Как» неразрывно связано с «где». Если «где» – это у Манечки дома, то все просто. Незадолго до конца рабочего дня достаем из шкафа в приемной припрятанную заблаговременно большую дорожную сумку. Берем из директорского кабинета и грузим туда восемь томов Большой советской энциклопедии. Нет, лучше десять. Директорше все равно, ее после обеда не будет.

Сумку прячем под стол и ждем. Когда братец явится забрать свою куртку и попрощаться, попросим его помочь. Тяжесть-то какая, хрупкой Манечке ее и от пола не оторвать, не то что до дома донести!

Все, полдела сделано. Дома угощаем братца чаем с домашними вкусностями (надо будет по дороге из поликлиники в кулинарию забежать!) и жалуемся на сложную жизнь одинокой трудящейся женщины. С беспокойным подростком на руках. Если спросит, где подросток, скажем – у тети… нет, лучше у бабушки. Там и заночует. Бабушка, мол, очень его любит, то и дело в гости зовет.

Самого-то подростка нет, а вот фотографии его – пожалуйста. За двенадцать лет Лешкиной жизни их накопилось три толстенных альбома. Часа полтора просмотра, не меньше, а если с подробными Манечкиными комментариями, то и все два…

И вот тут-то, около десяти вечера, на сцене должен появиться сосед Костя. Судя по некоторым признакам, появится непременно, во всей своей красе – пьяный, расхлюстанный, в грязной, порванной на груди тельняшке и с традиционной просьбой одолжить денег до завтра. Пьяный ли, трезвый, Костя совершенно безопасен, и Манечке это отлично известно; получив желаемое, он моментально исчезнет и ни за что на свете не покажется в этот вечер еще раз – такое уж у него правило. Он даже, если хотите знать, и то, что занял, назавтра вернет, если у него появятся деньги и Манечка успеет перехватить его до начала вечернего сеанса.

Но на человека свежего и неосведомленного, тем более иностранца, явление Кости должно произвести впечатление. А тут еще Манечка, зарыдав от страха, спрячется за широкую спину рыцаря и защитника, и тому уж никак невозможно будет уйти, оставив слабую, беззащитную женщину одну.

Вот только насчет слабой и беззащитной – не перебор ли? До субботнего происшествия он, пожалуй, и поверил бы в Манечкины испуганные всхлипывания, но после… Не верю, скажет он, Станиславский не обязан всему верить. Ладно, плакать не будем, и говорить ничего не будем тоже, а будем молча стоять и смотреть. Огромными, черными, смятенными глазами… Да, вот именно! Молча! Все – взглядом! Что вы на это скажете, Станиславский?

Манечка потянулась, разминая затекшую от неподвижного сидения спину, и посмотрела на часы. Однако! Уже четверть девятого! Ну и порядочки у них тут, в стоматологии, никакого понятия о трудовой дисциплине! Так, на чем мы остановились?

Задумано неплохо, ничего не скажешь, но вот куда нам девать Лешку?

Не отправлять же его, в самом деле, к бабушке в Тулу…

– Заходите, – буркнула невыспавшаяся медсестра, распахнув наконец двери кабинета, и Манечка зашла.

Явившись минут сорок спустя на работу и швырнув отяжелевшую по дороге сумку на ее привычное место, Манечка первым делом ринулась к большому зеркалу – убедиться, что холодные резиновые пальцы стоматолога не нанесли ущерба нежному персиковому румянцу и тщательно прорисованному контуру губ. Затем она освободилась от шубки и сапог («молния» на правом, как назло, разъехалась окончательно, придется булавкой скалывать!) и проверила дорожную сумку в шкафу – как ей там, не надоело ли; ничего, милая, скоро на волю, может быть, даже и сегодня, если твоей хозяйке удастся разрешить одну маленькую проблемку…

Зазвонил телефон. Манечка, бросив на него неодобрительный взгляд, уселась за свой стол, положила перед собой чистый лист бумаги, ручку и задумалась. Телефон вякнул еще пару раз и сконфуженно замолчал.

На листе стали появляться имена Манечкиных знакомых и подруг. Некоторые из них сразу награждались двумя или даже тремя вопросительными знаками, против других рисовались знаки восклицательные, ухмыляющиеся рожицы и прочие загадочные значки. В конце списка как-то машинально, сами собой написались имена Ирины Львовны и Татьяны Эрнестовны, но Манечка, вздохнув, тут же их и вычеркнула. Сестры, конечно, помогли бы ей в любом деле, помогли бы с радостью и во всем, кроме…

Манечкины размышления прервала своим приходом Оксана Георгиевна Бельская. Вид у нее, как всегда, был цветущий; свежая, энергичная, хорошо отдохнувшая на больничном, она была полна желания общаться.

Слушая трескотню Бельской, Манечка написала ее имя на обратной стороне листа и наградила одним вопросительным знаком.

– А у вас тут, говорят, новости, да какие! – Бельская перегнулась через стол, чтобы заглянуть в Манечкины записи, но Манечка была настороже.

– Ксаночка, – сказала она, складывая лист вчетверо и глядя Бельской прямо в ее прозрачные, выпученные, как у рыбы, глаза, – а тебе разве на урок не надо? Тебя твои второклашки не заждались?

– Та ни, – беспечно отмахнулась та, – у меня ж там практикантка… Ты мне, Маруся, лучше вот что скажи: иде ж ваш гарный хлопец?

– Який гарный хлопец? – медленно преспросила Манечка. – Ах, гарный хлопец…

Тихо, вкрадчиво, почти ласково произнесла Манечка последние слова, не сводя огненного взора с новоявленной соперницы. Правая рука ее, потянувшись к узорчатому поясу на алых шароварах, нащупала рукоять дедовской шашки, левая же поднялась и поправила выбившийся из-под мерлушковой папахи вороной чуб. Манечка глубоко вздохнула, жадно втянула трепещущими ноздрями степной воздух, пахнущий лошадиным потом и близкой кровью, глянула на низкое еще солнце, на чумацкие возы у самого горизонта, приподнялась на стременах и…