Синий билет - Софи Макинтош

Он отправился к барной стойке, но я знала, что он теперь следил за нами.

Под столом я ковырнула деревянную ножку раз-другой ножом, который достала из кармана, потом положила его обратно.

– Схожу в туалет, – сообщила я Марисоль.

Стоило мне открыть дверь туалета, как я оказалась на полу. Меня обхватили сильные руки, рот зажали ладонью. Я попыталась ее укусить, но не смогла. Кожа была горькая на вкус, и мои рефлексы оказались не на высоте.

– Я знаю, кто ты, – процедил женский голос. Ее рука легла мне на горло и сдавила его, пальцы впились в мягкую кожу под челюстью. Я встрепенулась всем телом, чтобы сложиться пополам и выгнуть спину, как лошадь, которая пытается сбросить седока. Мой локоть попал ей в живот, она вскрикнула и разжала руку. Я снова вскинулась, пихнула ее всем телом, и когда она откатилась в сторону, я сжала руку крюком и крепко схватила ее за шею. Потом я встала, увлекая ее за собой, выхватила из кармана нож и приставила к ее шее. Это была блондинка, сидевшая за барной стойкой. Зеленоватый свет единственной лампы, в одиноком окошке под потолком сгустилась ночная тьма – выбраться отсюда через окно не было никакой возможности. Меня всю трясло. Наши взгляды встретились в зеркале. Ее лицо исказила гримаса отвращения, и она зашипела на меня.

Распахнулась дверь, кто-то вошел. Это была Марисоль.

– Помоги! – произнесла я. – Ты должна мне помочь.

Марисоль замерла. Женщина забилась в моих руках и открыла рот, но я сильнее вдавила нож в ее шею.

– Один только звук – и я не стану долго раздумывать, – прошептала я. В зеркале я увидела, как лезвие ножа врезалось в мягкую кожу. Если я перережу ей глотку, то увижу это собственными глазами, и я подумала, впрямь ли во мне есть кровожадность, тяга вспороть кому-то живот и самой быть зарезанной в отместку, и увидеть страх в глазах женщины, и почувствовать, как ее кровь течет по моим рукам, и я подумала: «Да, да, мне нравится, может быть, так было не всегда, но сейчас мне это нравится!»

– Помоги мне! – снова взмолилась я, обращаясь к Марисоль. – Почему ты стоишь в стороне?

Она заморгала, а потом бросилась действовать, расстегнула ремень.

– Руки за спину! – скомандовала она женщине и стянула ремнем ее запястья, стараясь затянуть как можно туже. Мы вместе повалили ее на пол, и я навалилась на нее всей тяжестью беременного тела. Женщина смотрела на меня. Она шептала слова, которые я не могла и не хотела слышать: она как будто проклинала меня или молилась.

– Замолчи! – приказала Марисоль, не прекращая возиться с ремнем. Когда она закрепила стянутый на запястьях ремень, женщина начала извиваться всем телом, пытаясь освободиться, но смогла только перевернуться на живот. Марисоль выдернула из диспенсера несколько бумажных полотенец и засунула их женщине в рот как кляп. Она кусалась, изо рта вытекала слюна и быстро пропитала полотенца. Мы с трудом затащили ее в кабинку. Ее ноги торчали наружу, но с этим мы ничего не могли поделать.

Марисоль ударила ее ногой.

– Вот что бывает, когда ты ведешь себя как последняя сука, – произнесла она добродушно, как будто обсуждала погоду. Она ударила лежащую еще раз, потом еще – сильнее.

– Хватит, – сказала я.

Женщина смотрела на нас злобным взглядом, широко раскрыв глаза. Мы вымыли руки, вышли из туалета и подхватили свои сумки. Марисоль расплатилась по счету, невозмутимая, как всегда, а я завела машину и сидела, вцепившись в руль, пока мои пальцы не занемели.

Мы ехали без остановок, спали урывками. Неудобства многочасовой поездки в машине могли бы стать невыносимыми, если бы не смертельная усталость, ведь наши тела работали сверхурочно. Ночью мы опускали стекла, чтобы впустить в салон прохладный воздух, освежавший лица, слушали радио и старые кассеты, найденные в коробке под пассажирским сиденьем. Струнные и назойливый бит ударных. Музыка из древних времен. Два луча фар разрезали темный пейзаж надвое, мы по очереди садились за руль, и покуда одна сидела, напряженно глядя на дорогу, другая, обмякнув и расслабившись, закрывала глаза и дремала. Всякий раз, когда за нами пристраивалась машина, мы, вытянув шеи, пристально всматривались в нее. Мы нарочно двигались кругами, возвращались назад, потом разворачивались и опять мчались вперед, выбирая безлюдные дороги и длинные извилистые маршруты. Поездка была изматывающая.

Как-то днем Марисоль остановилась на обочине и уткнулась в карту.

– Мы так долго не протянем. Нам нужно залечь на дно где-то в безопасном месте, отдохнуть, собраться с силами. Хотя бы на одну-две ночи.

– Ты имеешь в виду отель?

– Хватит с нас отелей. До сих пор не понимаю, как тебе вообще пришло в голову останавливаться там.

– Наверное, просто привыкла к комфортному образу жизни, – сказала я, и она язвительно расхохоталась.

Мы припарковались на опушке большого лесного массива. Марисоль принялась методично собирать вещи. Я же бросала свои в рюкзак без разбора.

– Дождя не было, – заметила она. – Так что можем скрыть свои следы. Мы же это умеем.

По лесу мы шагали довольно долго. В листве громко шуршали белки, перебегая с ветки на ветку. При каждом шорохе мы останавливались. Вслух мы не переговаривались, только шевелили губами, произнося слова, и обменивались жестами. Здесь? Дальше? Где?

Мы вышли к ручью и, выбрав ровное место на берегу, поставили свои палатки. Я развела костер и вскипятила воду, чтобы заварить чай и суп-концентрат, а Марисоль пошла исследовать окрестности. Она действовала быстро и цепко, как птица. Я преисполнилась спокойной уверенности в том, что мы сможем здесь выжить, заметив, как она положила руку на ствол дерева, точно испрашивая у него позволения расположиться в этом месте.

– А как ты избавилась от спирали? – спросила я у нее, когда хворост в костре прогорел и остались одни тлеющие угольки. С нашего лесного привала мы видели только кусочек неба. Сидящая напротив меня Марисоль казалась темным силуэтом.

– Мне помогли ее снять. Отец ребенка. Какие же мы были глупые. Я всем пожертвовала. Я разрушила себе жизнь своей любовью к нему, своей идеей, будто мы можем жить одной семьей. Но он не смог смириться с реальностью, когда надо все время спасаться от преследования. Ему не понравилось, чем это для меня обернулось. И вот я здесь.

Интересно, что бы подумал Р, увидев меня сейчас здесь, исхудавшую, с затравленным взглядом, с пробудившимся инстинктом самосохранения. Но ведь он и не знал меня до моего темного ощущения. Синебилетница, с которой, как ему казалось, он был в полной безопасности, пряталась где-то внутри меня, со своими инстинктами, глухо бурлящими в глубине тела и вызвавшими перемены в моей жизни.

А какие чувства возникают у белобилетниц? Ощущают ли они умиротворение, оттого что исполнили свое предназначение в жизни? Или они тоже воспринимают окружающий мир как занесенное над ними острое лезвие; есть ли у них под кожей то самое темное чувство, проникнутое клокочущей яростью? Наши трансформации объединяют ли нас, превращают ли нас в единое целое, исправляют ли мои изъяны? Или мне суждено всегда быть меньше, чем я могла бы? И сколько есть способов стать матерью?