От марксизма к постмарксизму? - Йоран Терборн

В этой статье Лукач оставляет вопросы нерешенными, но его западный марксизм склонялся к тому, чтобы дать положительный ответ на два последних.

В 1918 году Лукач не был так привержен западному марксизму в том же смысле, как в книге 1923 года и ее позднейшей рецепции. Напротив, его взгляды изменились на диаметрально противоположные. В 1918 году Лукач писал:

Это марксизм, пропущенный сквозь фильтр неокантианства, очень распространенного в гейдельбергском кружке Макса Вебера, к которому тогда принадлежал Лукач, а также привитый ортодоксальному, отчасти левому, марксизму Максом Адлером и всем направлением австрийского марксизма, развивавшемся в Вене в десятилетие, предшествующее Первой мировой войне, включая Отто Бауэра, Рудольфа Гильфердинга, Карла Реннера и др.

Рождение западного марксизма состоялось благодаря объединению или, если угодно, в трансцендировании различения между наукой и этикой с гегелевской диалектикой классового сознания. Его первый набросок – это первая статья Лукача после его возвращения в Венгрию в качестве коммуниста, «Тактика и этика», хотя статья и была написана до гибели недолго просуществовавшей Советской республики. В ней морально верное действие ставится в зависимость от знания «историко-философской ситуации», от классового сознания. Она заканчивается заметкой, развитой позднее в эссе «История и классовое сознание», о реификации и сознании пролетариата: «Классовая борьба пролетариата не есть голая классовая борьба (если бы дело обстояло таким образом, то она фактически направлялась бы только реально-политическими преимуществами), но есть средство освобождения человечества, средство для того, чтобы поистине начать человеческую историю»170.

Непосредственной целью в работе Карла Корша «Марксизм и философия», втором каноническом тексте западного марксизма, был австро-марксизм, представляемый Рудольфом Гильфердингом и его книгой «Финансовый капитал» (1909), который подвергается критике с позиции гегелевской диалектики, отвергавшей австро-марксистское разложение «унитарной теории социальной революции» на научное исследование и политические prises de position171.

На основе этого краткого наброска, который может и должен был бы быть значительно расширен различными материалами в более специализированном контексте, мы можем сделать несколько выводов. Западный марксизм возник как европейская интеллектуальная рецепция Октябрьской революции. Последняя интерпретировалась как успешное воплощение марксистской мысли, противопоставленной «Капиталу» и фактам, как считал Грамши, и преодолевающей как моральные, так и научные проблемы, на которые указывали Корш и Лукач. Восхваление Октябрьской революции также означало, конечно, восхваление лидерства Ленина, которому Лукач отдал дань уважения в 1919 году172 и у которого Корш позаимствовал эпиграф для своей книги «Марксизм и философия». Таким образом, увязывание западного марксизма с «антиленинистским движением века» относится к «ложному сознанию» американских левых173.

Вместе с тем конструкция, диффузия и восприятие западного марксизма западноевропейскими интеллектуалами в конце 1950‐х – начале 1960‐х годов, а чуть позже и североамериканскими интеллектуалами, всегда подразумевали восточную демаркацию. «Восток», которому неявно был противопоставлен западный марксизм, воспринимался по‐разному, но очевидно включал канон Коммунистической партии и соперничающие ортодоксии советского постсталинизма, синосталинизма, маоизма и организованного троцкизма. Главная функция западного марксизма 1960‐х годов заключалась в том, чтобы открыть интеллектуальный горизонт и пространство для рефлексии, где теоретические и концептуальные вопросы могли бы обсуждаться без ограничений со стороны конфликтов политических партий или различных политических интересов.

Хотя перспектива революции к западу от России действительно отступила после 1923 года, я не думаю, что будет продуктивно характеризовать западный марксизм как теорию, потерпевшую поражение. Это не только не было очевидно ложным в момент его основания, но и характеристика Андерсона теперь выглядит как взявшая слишком узкий или специальный ракурс анализа. Скорее, все лица из списка Андерсона стали марксистами, потому что они воспринимали Октябрьскую революцию как решающее, всемирно-историческое событие. Из тринадцати фигур, которые приводит Андерсон, семь были коммунистами – за исключением Корша и Колетти на протяжении всей их жизни. Круг Хоркхаймера, четырех членов которого Андерсон включает в свой список, всегда оставался в стороне от напряженных политических связей, но очевидно симпатизировал СССР до Второй мировой войны и после никогда не внимал сиренам антикоммунистической мобилизации времен холодной войны. И Адорно, и Хоркхаймер скептически относились к авторитарным режимам в Восточной Европе, но никогда открыто не разоблачали их, а Герберт Маркузе написал ядовитую и академически критическую работу «Советский марксизм» (1963), которая заканчивалась указанием на рациональный, а в перспективе и критический, аспект советской социальной философии. Двое оставшихся, Гольдман и Сартр, также находились на орбите Октябрьской революции – Гольдман как страстный ученик молодого Лукача, Сартр, вращающийся в кругах Французской коммунистической партии, пусть и выдерживая дистанцию, но в послевоенный период всегда оставался внутри круга пролетарской революции.