Провокатор - Д. Н. Замполит

размяться и заодно отправить весточки в Москву и по нескольким здешним адресам, полученным от Савинкова и Муравского. Минут через пять неспешного хода я оказался у ратуши – ничего себе «не в центре», я прошел-то от силы метров пятьсот! Еще через несколько минут и пару вопросов я оказался на почте, заполнил бланки, отбил телеграммы, послал письма и открытки и весьма довольный собой пошел смотреть Швейцарию.

В Швейцарии было тесно.

Весь центр занимал всего километр в длину от озера до вокзала, и примерно столько же поперек, по сути, это и был весь город. Дома с фахверком, узкие улочки, еще не облагороженные массовым строительством ни в югенд-, ни в баухаус-, ни в интернациональном стиле, все еще впереди. Но чисто, ухоженно, удобно, видно, что в эту землю со времен буйных швейцарских наемников и вплоть до сегодняшних дней тишайших цюрихских гномов успели вложить изрядно золота на квадратный метр. Банки и солидные конторы занимали несколько кварталов вокруг ратуши, дальше шли магазинчики, ресторанчики, пивные и разнообразные мастерские. Бродил я до вечера и совсем позабыл про дела и даже про ужин в пансионе – пьяный воздух свободы сыграл с инженером Скамовым злую шутку, так что пришлось перекусить в городе. Нагулялся я изрядно и, глянув лишь пару заявлений, завалился спать, благо уже стемнело. Как оказалось, это было самое правильное решение, а то хрен бы я выспался.

Лето 1898 года

Утром я примчался в контору, даже не закончив завтрак, судорожно сжимая в руке одно из пяти заявлений от студентов Политехникума, и потребовал от Иоганна срочно найти автора. Посыльный отправился по указанному на бумаге адресу, а я не находил себе места два или три часа до появления соискателя. Невысокий молодой человек лет двадцати с высоким лбом, густыми жесткими волосами и каким-то несерьезным пушком на верхней губе, где весь мир привык видеть знаменитые усы, прибыл ближе к полудню.

– Добрый день, я по приглашению герра Скаммо, меня зовут Альберт Эйнштейн.

– Прошу, проходите, – Господи, кто бы знал, чего мне стоило сохранять спокойствие.

Полчаса я излагал ему его будущие обязанности – принять его на работу я решил сразу, как только увидел подпись. В конце концов, если я даже ничего больше тут не сделаю, только поддержу Эйнштейна в его не очень сытой молодости… Кстати, о сытости.

– Альберт, вы любите пиво?

– Эээ… ну да… – почему-то смутился Альберт. – Но больше вино.

– Отлично! – я ободряюще ему кивнул. – Тогда выбирайте место, куда мы пойдем обедать, там и доскажу остальное.

За обедом я окончательно объяснил, что нужно делать, – подавать заявки, получать патенты, оценивать круг заинтересованных компаний, рассылать им письма с предложениями. Короче, поработать патентным коммивояжером, не сходя с места. Предложенная зарплата его устроила – еще бы, я зарядил в полтора раза больше того, чем намеревался, да плюс предложил процент с купленных лицензий. К концу обеда энтузиазм у Альберта заметно вырос, на чем мы в тот день и расстались.

Следующие два дня Иоганн вводил его в курс дел, я добивал несколько привезенных с собой заявок и под конец предложил их на просмотр Эйнштейну. В основном это были разные усовершенствования «вечного пера», сиречь авторучки, о которых я вспомнил при поездке в Питер, – кнопочная и рычажная заправка, прозрачный ободок для того, чтобы видеть уровень чернил, завинчивающийся колпачок с прокладкой, клипса, которой ручка цепляется за карман, и другие мелочи.

– Как вы думаете, кому будут интересны эти патенты?

– Фабер-Кастелли, Кох-и-Нор Хардмут, Пеликан… – после некоторого раздумья выдал Альберт, а я дополнил:

– Паркер в Америке, Ватерман во Франции, англичан тоже забывать не надо. Кстати, об англичанах, как вы думаете, Данхил купит вот этот патент на ветрозащищенную курительную трубку?

– Вещь забавная, но тут судить трудно… – пожал плечами Эйнштейн.

– Ну, я вижу, вы поняли. Занимайтесь, – изобразив доброго дядюшку, я отбыл на почту.

Трудные дороги революционера-подпольщика привели меня в Женеву… – помнится, такими унылыми запевами начинали свои репортажи разъевшиеся на еврохарчах советские журналисты-международники. Но шутки в сторону, я в Женеве и впереди встреча с самим Плехановым. Ленина как философа еще нет, самая крупная фигура в российской социал-демократии – Георгий Валентинович Плеханов. Теоретик, отринувший народничество ради марксизма, переводчик Маркса на русский, один из лидеров Второго Интернационала, обласканный самим Энгельсом. Ух, какая личность! Ленин в двадцатые годы писал, что Плеханов, даже после всех его меньшевистских и оборонческих выкрутасов, – лучшее, что есть в марксистской философии. Сорок три года, юнкерское училище, неоконченный Горный институт, «Земля и Воля», «Черный Передел», первая марксистская группа в России «Освобождение труда». Кроме того, среди молодого поколения социал-демократов Плеханов котировался куда выше своих западных коллег Гэда, Жореса или Лафарга, на верхушке марксистского Олимпа были трое – Бебель, Каутский и Плеханов, причем самым левым был именно Плеханов, яростно критиковавший Каутского за буржуазно-ревизонистское грехопадение.

Дорвавшиеся до заграниц купчики обычно имеют в одежде какую-нибудь несуразность, но шедший в сторону Национального монумента по аллее парка Jardin Anglais был одет вполне аккуратно. Вот черт его знает почему, но русский человек в европах всегда виден за версту – вроде и костюм, каких двенадцать на дюжину, и шляпа, даже усы вразлет ничего особенного на фоне таких же усачей-бородачей не представляют, а поди ж ты… Тип лица, что ли, или выражение – ни разу не промахивался, наших всегда определял безошибочно. Наверное, и меня так же определяют.

Я на всякий случай проверил время – было ровно два пополудни – и приподнял к груди газету Tribune de Geneve, свернутую так, чтобы было видно название.

– Добрый день, – обратился подошедший ко мне на французском, – не подскажете ли ближайший цветочный магазин?

– Могу подсказать, только в Цюрихе, я нездешний, – с грехом пополам выдал я заученную фразу. Н-да, давно собираюсь подналечь на языки.

– Ну и славно, вы инженер Скамов? – перешел на русский визави, сверля меня глазами из-под густых сросшихся бровей.

– Он самый. Жорж, если не ошибаюсь?

Мы раскланялись и не спеша двинулись по другой аллее парка вдоль озера. Первым делом я передал ему три письма из России, которые он мельком просмотрел и убрал в карман пиджака.

– Итак, что вас привело ко мне? – поинтересовался Жорж, а я прямо почувствовал, как на меня смотрят сверху вниз, и внутренне хмыкнул.

М-да, дядя, а ведь ты, похоже, забронзовел там, на своих олимпах. И тон несколько высокомерный, что в сочетании со вбитой в юнкерском училище осанкой производит не слишком приятное впечатление, и это вот «ко мне», не допускающее даже