Герой поневоле - Элизабет Зухер Мун

На этот раз все сошло благополучно, хотя на вкус еда показалась ей отвратительной.

Она вернулась домой задолго до наступления темноты, передала сухого, замерзшего коня конюху, поблагодарила его. В нижнем холле она застала мачеху, вежливо поздоровалась с ней.

— Я заехала слишком далеко, — добавила Эсмей. — Мне нужна хорошая ванна, а потом спать.

— Прислать наверх поднос с едой? — спросила мачеха. Она ни в чем не виновата. И никогда не была виновата. Эсмей даже не уверена, знала ли она. Если отец все держал в такой тайне, может, она и до сих пор ничего не знает.

— Спасибо, — ответила Эсмей. — Можно. Суп и хлеб. Я очень устала.

У нее хватило сил залезть в ванну и вылезти из нее, а потом съесть все, что принесли. Она выставила поднос в коридор и опять легла на кровать. Краем глаза она увидела записку от прабабушки. Она не хотела никого видеть, она вообще ничего и никого не хотела видеть.

На следующее утро она чувствовала себя немного лучше. Люси, которая, конечно же, ничего не знала, звала ее посмотреть, как будет объезжать коричневую кобылу. Эсмей так и не смогла придумать, как вежливо отказаться, и посредине занятия настолько пришла в себя, что даже заметила, в чем ошибка Люся. У девушки не получалось правильно удерживать ноги на крупе лошади, и задняя лука седла все время из-за этого съезжала вбок. Люси благородно выслушала замечание Эсмей и в ответ предложила ей специальную мазь для деревенеющих конечностей. На обед они пошли вместе.

После обеда совесть замучила Эсмей, она уже не могла откладывать визит к прабабушке.

— Ты очень сердишься на меня, — сказала прабабка, даже не поднимая глаз от вышивки. Ей приходилось пользоваться специальной лупой и специальным освещением, но вышивала она каждый день. Так говорила Люси.

— Да, сержусь, — ответила Эсмей. — Но больше всего на него. — Она имела в виду отца, и прабабка поняла.

— Я до сих пор на него сержусь, — продолжала прабабушка. — Но я уже стара, и мой гнев не так заметен. Гнев сильно изматывает, поэтому мне самой приходится себя сдерживать. Одно резкое слово за день, не больше.

Эсмей поняла, что прабабушка слегка подтрунивает над ней, но лицо у старухи было настолько мягким и незащищенным. Эсмей никогда ее такой не видела.

— Скажу тебе, я была не права, Эсмайя. Меня так воспитывали, но все равно я была не права. Не права, что не рассказала тебе обо всем, и не права, что оставила все как есть.

— Я прощаю вас, — быстро ответила Эсмей. Старуха посмотрела на нее:

— Не надо. Не лги мне. Когда ложь покрывает ложь, правды не добиться. Ты не прощаешь меня. Ты не можешь простить так быстро.

— Я не… не ненавижу вас.

— Не надо ненавидеть отца. Сердись на него. Он обидел тебя, обманул тебя. Твой гнев вполне уместен. Не надо быстро прощать его, так же как не надо быстро прощать меня. Но не испытывай ненависти, она неестественна для тебя, она тебя погубит.

— Как только смогу, я уеду, — сказала Эсмей. — И больше не вернусь.

— Я знаю. — Снова эта незащищенность, но не для того, чтобы остановить Эсмей. — Люси рассказала мне, что ты оставляешь табун на нее. Ты абсолютно права. Я буду помогать Люси и заступаться за нее, когда будет нужно.

— Спасибо, — проговорила Эсмей. Все, что она могла сказать. Она поцеловала старуху и вышла.

Дни тянулись за днями, недели за неделями. Она считала каждый день. Она не будет устраивать скандала и на остаток отпуска перебираться в город, но она ничего не могла с собой поделать и все время посматривала на календарь. Она лишь окрепла в своем решении. Она уедет и никогда не вернется сюда. Она найдет кого-нибудь, не Люси, а кого-нибудь другого, кому понравится долина, и оставит ее на этого человека. Все здесь вызывало у нее боль и печаль, даже еда имела отвратительный привкус. С отцом она говорила каждый день, избегая опасной темы. Она поражалась и себе и ему, как им удается уходить от малейшего упоминания или намека. Мачеха взяла на себя все покупки. Эсмей позволяла одевать себя в подходящие наряды, а потом упаковывала их в дорожную сумку. Она возьмет их с собой.

И вот наступила последняя неделя… последние пять дней… четыре. Однажды утром она проснулась, с горечью поняв, что вот же, она была в своей долине, но не увидела ее. Ей нужно еще раз съездить туда, попытаться спасти нечто — те хорошие воспоминания ее детства Она ездила верхом почти каждый день, чтобы составить компанию Люси. Если сегодня найдется свободная лошадь, она может съездить в долину.

Для госпожи всегда есть в наличии лошадь. Ездовая? Конечно, госпожа. И седло, и уздечка. И эта лошадь спокойно стоит, когда ее стреножат. Замечательно. Она вернулась на кухню, чтобы собрать еды в дорогу. У нее было предвкушение не то чтобы счастья, но чего-то очень хорошего… Ее тянуло назад, во Флот. Через несколько дней она вернется домой, в свой новый дом. Навсегда.

Долина лежала перед ней как на ладони, и снова она была волшебной, как в детстве… Именно такой она запомнит ее навсегда. Вряд ли ее по-настоящему можно было назвать долиной: когда Эсмей увидела ее впервые, то была настолько маленькой, что все вокруг казалось ей больше, чем на самом деле. В действительности же это был достаточно большой уступ на склоне горы, поросшая травой поляна с небольшим озерцом посредине, из него вытекал малюсенький журчащий ручеек, внизу, в ущелье, он превратится в стремительный бурный поток. С одной стороны возвышались темные сосны. Таинственные, они росли прямо на каменных склонах, а напротив тянулись белоствольные тополя, и листья их приплясывали на ветру. Стояла весна. В горах она проходит очень быстро, и молодая трава местами расцвела розовыми, желтыми и белыми цветочками, первоцветами и подснежниками… Через несколько недель поднимутся алые и синие люпины, но пока все цветы не выше самой травы.

Эсмей откинулась назад в седле и вдохнула полной грудью. Ей хотелось вдыхать и вдыхать этот воздух, пропитанный смолистым запахом сосен, свежестью мяты и молодой травы, сладкими ароматами цветов, резким привкусом тополей и кислым, слегка прогорклым запахом буйных трав вдоль ручья. Она почувствовала, как к глазам подкатывают слезы, но подавила прилив эмоций. Вместо того чтобы расплакаться, она слезла с лошади и отпустила ее напиться воды из озерца. Потом сняла с седла сумки и перекинула их через плечо. Отвела лошадь к поваленной сосне, той самой, которая была тут всегда, и расседлала ее. Повесила седло на ствол лежавшего дерева, стреножила лошадь и только тогда сняла уздечку.

Лошадь снова вернулась на солнечный луг и принялась щипать траву. Эсмей удобно устроилась на камне, который она сама принесла сюда много лет назад, и облокотилась на седло. Она раскрыла одну из сумок и вынула пирожки с мясом, которые собрала ей в дорогу Вероника. Она может наслаждаться покоем часов пять, ей не нужно торопиться.

С трудом верилось, что долина теперь принадлежит ей. Это ее место, она часть этих прохладных скал, поросших разноцветным лишайником, часть деревьев и травы, часть самой горы… По закону и по обычаю, как говорится здесь, все это теперь принадлежит ей. По закону и обычаю она может никого сюда не пускать… Может поставить ограду, может построить здесь дом для одной себя.