Это смертное тело - Элизабет Джордж

Задавая вопросы, он смотрел ей в лицо. Он умел быстро отделить ложь от правды, но в данном случае у Изабеллы просто не было причины говорить неправду.

— Тогда, конечно, они переедут ко мне в Лондон. Но я не люблю загадывать наперед. Мне это никогда не казалось разумным, а в данном случае это и вовсе глупо.

— То есть цыплят по осени считают.

— Вот именно, — подтвердила она. — И это еще одна причина, инспектор…

— Просто Томас.

— Томас, — повторила она. — Хорошо. Выложу вам полную правду. Мне нужно, чтобы вы подключились к этому делу, потому что я хочу повысить свои шансы на получение постоянной работы в лондонской полиции. Если вы станете работать со мной, все успокоятся, прекратятся досужие домыслы, и в то же время мы продемонстрируем форму сотрудничества, которая послужит… — Изабелла задумалась над подходящим словом.

— Как голос в вашу пользу, — подсказал Линли.

— Да. Если станем хорошо работать вместе, так и будет. Как я уже сказала, лгать вам я никогда не стану.

— А я всегда буду играть на вашей стороне? Вы так это видите?

— В настоящий момент — да. Это может измениться. Пусть все идет своим чередом.

Он ничего не ответил, но Изабелла видела, что он обдумывает ее просьбу: сопоставляет ее со своей нынешней жизнью, прикидывает, что может измениться и как отразятся на нем эти перемены. Наконец он сказал:

— Я должен подумать.

— Как долго?

— У вас есть мобильник?

— Конечно.

— Дайте мне номер. Я позвоню вам в конце дня.

Главный вопрос для него состоял в том, что все это значит, а не в том, следует ли соглашаться. Линли пытался оставить работу в полиции, но работа нашла его и, похоже, не собиралась от него отступать, хотел он того или нет.

Как только Изабелла Ардери его покинула, Линли подошел к окну и посмотрел на идущую к машине женщину. Ардери была высока, не менее шести футов. — Линли и сам был ростом шесть футов и два дюйма, и глаза у них с Изабеллой были на одном уровне, — и все в ней кричало о профессионализме, от строгого костюма до начищенных туфель и гладких, заправленных за уши волос янтарного цвета. На ней были золотые сережки-пуговки и колье с золотой подвеской такой же формы, но этими украшениями она и ограничилась. Часы она носила, но обходилась без колец, руки ухоженные, с мягкой на вид кожей и свежим маникюром на коротких ногтях. В ней чувствовалась смесь мужских и женских черт, но ведь это и понятно. Чтобы добиться успеха в этом мире, ей нужно заставлять себя поступать как мужчина, оставаясь при этом в душе женщиной. Нелегко ей, должно быть, приходится.

Возле машины она открыла сумку и уронила ключи. Подняла их и отперла машину. Поискала что-то в сумке, но не нашла, швырнула сумку в машину, быстро завела двигатель и укатила.

Линли постоял еще немного, глядя в окно. Он давно этого не делал, потому что на этой улице умерла Хелен и он боялся, что воображение вернет его к тому дню. Но сейчас, глядя в окно, Линли видел улицу, обычную улицу, как и многие другие в Белгрейвии. Солидные белые дома, блестящие на солнце чугунные решетки, обвитые виноградом, сладко пахнущий жасмин в подоконных ящиках.

Линли отвернулся от этого зрелища. Он пошел к лестнице и поднялся наверх, однако в библиотеку, где до прихода Ардери читал «Файненшл таймс», не вернулся. Вместо этого направился в спальню рядом с комнатой, которую делил с женой, и впервые с февраля отворил дверь и вошел внутрь.

Комната была еще не вполне закончена. Надо было собрать кровать, они успели лишь выгрузить ее из ящика. Возле деревянных панелей стояло шесть рулонов обоев, панели один раз были покрашены, но им явно требовался еще слой краски. Новый потолочный светильник так и остался в коробке, под одним из окон стоял пеленальный столик без матрасика. Стеганый матрасик, свернутый в рулон, лежал в фирменной сумке из магазина Питера Джонса, среди других сумок, в которых были подушки, пеленки, молокоотсос, бутылочки… Удивительно, как много добра требуется младенцу, весящему при рождении всего семь фунтов, а то и меньше.

В комнате было душно и жарко, и Линли отворил окна. Ветра на улице почти не было, и температура вряд ли понизится. Странно, почему они не подумали об этом, когда выбрали эту комнату для детской их сына. Конечно, тогда был конец осени, дело шло к зиме, и о жаре как-то не думалось. Тогда их занимала только сама беременность, а не ее результат. Возможно, многие семейные пары ведут себя подобным образом. Проходят через все трудные моменты беременности, через роды и становятся родителями. Человек не может думать как родитель, пока у него не появится ребенок.

— Милорд…

Линли обернулся. На пороге стоял Чарли Дентон. Он знал, что Линли не любит, когда к нему обращаются по титулу, но они так и не договорились, какое слово Дентон должен использовать, чтобы привлечь внимание Линли, поэтому обращение произносилось невнятно или сопровождалось кашлем.

— Да? В чем дело, Чарли? Вы уходите?

— Я уже вернулся, — покачал головой Дентон.

— И?

— В таких вещах никогда не знаешь. Я думал, что этому поможет манера одеваться, но директор не произнес никаких одобрительных слов.

— Вот как? Черт!

— Гм. Я слышал, как кто-то сказал: «У него есть фактура», и точка. Так все и осталось в подвешенном состоянии.

— Как всегда, — прокомментировал Линли. — Сколько времени ждать?

— Звонка? Недолго. Рекламщики, сами знаете. Они придирчивы, но не настолько.

Голос его звучал смиренно. Таковы законы мира, подумал Линли. Таков микрокосм самой жизни. Желание и компромисс. Человек хватается за шанс, но вместо успеха его ждут отпор и разочарование. Однако если ничего не предпринимать, не идти на риск, не стараться совершить прыжок, успеха не будет.

— Ну а пока, в ожидании приглашения на роль Гамлета…

— Сэр? — откликнулся Дентон.

— Нам надо разобраться с этой комнатой. Если вы приготовите кувшин «Пиммса»[20]и принесете его сюда, к вечеру мы решим этот вопрос.

В конце концов Мередит отыскала Гордона Джосси во Фритеме. Она думала, что он до сих пор работает на здании в саду Болдер, там, где его повстречала Джина Диккенс, но, когда она туда приехала, по состоянию крыши стало ясно, что Джосси давно перешел на другое место работы. Крыша была уже отделана, и подпись Гордона была на месте: на коньке элегантный петух из соломы распустил хвост на несколько футов ниже крыши, защищая уязвимый угол.

Мередит разочарованно пробормотала бранное слово — тихо, чтобы не услышала Кэмми, — и обратилась к дочери: