Русская сила графа Соколова - Валентин Лавров

Кошко деловито произнес:

— И все же положительный результат есть: теперь ясно, что бежавший Калугин причастен к гибели Трещалиной.

Соколов кисло усмехнулся:

— Было ясно с самого начала: несчастная не по своей воле залезла в петлю.

Кошко повернулся к лакеям:

— Где переодевается Калугин? — и Соколову вполголоса: — Надо провести самый тщательный обыск. И я сейчас же протелефонирую Медникову. Пусть он своих филеров пустит по следу беглеца. Как обычно, следует взять под наблюдение вокзалы и выезды из города.

Соколов испытывал странное чувство. С одной стороны, он был крайне недоволен собой, тем, что ввязался в историю, которая не даст ему покоя, пока он ее не распутает, не поймает преступника. Накануне отъезда к государю это нераскрытое дело томило бы его именно своей незавершенностью.

С другой стороны, он до крайности любил приключения, а нынешнее разбудило в нем азарт. То, что преступник хотел его убить, вызвало горячее стремление рассчитаться с обидчиком. Кровь гения сыска начинала волноваться при одной мысли, что какая-то мразь в лице ничтожного лакея посягала на его, графа Соколова, жизнь.

И как-то само собой получилось, что не глава сыска, а он, по молчаливой договоренности, стал руководить раскрытием этого убийства.

Кошко в сопровождении Соколова прошел в кабинет директора «Волги». По телефону позвонил в больницу Эрлангера, вызвал карету, чтобы увезли травмированного лакея, фамилия которого оказалась Красноглазов.

Пока что пострадавшему первую помощь оказывал Павловский.

Затем по телефону позвонил на дом руководителя филеров легендарного Медникова, наставил его относительно необходимых мер по задержанию бежавшего Калугина.

Соколов приказал Ирошникову:

— Приведи сюда повара, ну, того самого, разговорчивого!

Ирошников побежал выполнять приказ, а сыщик обратился к Кошко:

— Может, повар сообщит что-нибудь любопытное?

В дверь кто-то осторожно постучал.

На пороге стоял румяный повар. Он был в неладах с Калугиным. Еще месяца три назад у повара пропало месячное жалованье, и он подозревал этого лакея, бабника и страстного игрока на ипподроме. Теперь повар доверительно рассказывал:

— У нас ведь как семья родная — все на виду. Этот самый Калугин — личность темная, скользкая. Любит господ военных обслуживать, хотя купцы не в пример для кармана полезней. Всегда при деньгах ходит, изящные вещи покупает, у него даже портсигар золотой. А вот теперь и вовсе всех превзошел, с капиталом оказался.

Кошко удивился:

— С каким таким капиталом?

Повар азартно отвечал:

— Я вам все, господа полицейские, поведаю, ни вот столечко не утаю! — Он показал щепотью на сколечко. — Ведь какой выжига! Охмурил хорошую девицу. Ейная фамилия Трещалина, портниха. Даже не понятно, чего нашла девица в этом Калугине. Он, подлец, носил прежде ей подарки: флакон духов, пудру и даже кольцо золотое венчальное. Кольцо небось где-нибудь спер. Вороватый он. Жалованье мое того — тю-тю, прикарманил, змей ядовитый.

— Откуда ты знаешь про подарки?

— Обычно Калугин молчаливый, слова из него не выжмешь. Зато как выпьет, так из него хвастовство прет, словно упревшая каша из кастрюли. Надо правду сказать, он человек грамотный, все книжки со стихами читает. Тем и женский пол небось берет. Прочтет девицам чего-нибудь про нежные чувства, те уши развесят, а он уже под юбку лезет. Сам хвалился. А что вышло? Левушку соблазнил на блудный грех, обещал жениться. А потом попалась ему наследница богатая, Аглаей Фонаревой кличут. Он ее сюда тоже притаскивал, чтобы выпендриться. Позавидовать можно! Аглая хороша собой, что тебе Василиса Прекрасная из сказки. Чего нашла в этом замухрышке?

Кошко задумчиво разглядывал повара:

— Девица, говоришь? А у него это так, баловство или, может, планы?

Повар в отчаянии всплеснул руками:

— Прямо досадно, что планы. Сам доказывал: «Поженюсь на Аглае, у ней капитал хороший намечается — по наследству!»

— По наследству?

— У Аглаи отец — купец именитый, Петр Фонарев. Слыхали? У него три лавки в Сокольниках, домик на Новой Переведеновке и никаких близких родственников, окромя Аглаи. Вот ей он все на смертный случай и отписал. Потому Калугин и переменил свой любовный интерес, бросил Трещалину, стал за Аглаей ухлестывать. Я ему резон: «Купец Фонарев совсем не старый, может еще жить и жить. А то передумает, завещание перепишет». А Калугин подшофе ходил, то есть за воротник заложил, потому как после гостей в бутылке мадера оставалась. Он мне загадочно подмигнул: «Не перепишет! Я ему укорот сделаю». И впрямь, в прошлый понедельник этого купца Калугин похоронил.

Соколов внимательно слушал, а Кошко расспрашивал:

— Что за причина смерти?

Повар сморщил смешно нос, пожал плечами, многозначительно ответил:

— Скоропостижно якобы скончался от кровяного удара в голову. Калугин веселый ходил, говорил, что венчание в феврале, а выпивку всей смене сразу выставил, в буфете три рубли оставил. Буфетчик подтвердит.

— А где эта Аглая сейчас?

— Дома, на Новой Переведеновке. Где еще ей быть? Кошко остался разговором доволен и даже пожал повару руку:

— Спасибо за сведения!

— Завсегда рад полиции служить!

Повар вышел, а Кошко азартно потер ладони:

— Оч-чень любопытно!

Соколов поднялся со стула:

— Надо срочно ехать к этой Аглае. Калугин почти наверняка к ней побежал.

— Это, положим, сомнительно! Чего ему у Аглаи делать? Надо свою шкуру спасать. — Подошел к широкому окну, полюбовался вечерней Москвой. Резко повернулся к Соколову: — Однако теперь можно предположить, почему Калугин покусился на жизнь портнихи Трещалиной: она была помехой его союза с Аглаей.

Соколов добавил:

— Могут быть и другие, более серьезные причины. В любом случае следует выяснить причину смерти этого купца. Сдается, что не естественным образом покинул он земную юдоль.

Соколов, плотно прикрыв за собой двери директорского кабинета, направился по длинному коридору мимо притихших, стоявших вдоль стен лакеев и кухонных мужиков. За ним держались остальные.

Вышли на улицу. В великолепно-прозрачном небе тихо мерцали загадочные звезды. Окна в прочных, построенных на столетия купеческих домах давно не светились. Только гулены кое-где неслись на санях да какой-то пьяный мужик затянул было «Калинку», но тут же схлопотал оплеуху городового, наблюдающего ночную благопристойность старой столицы.

И вновь наступила дремотная тишина.

Из неизведанных глубин графской натуры поднималось, нарастало в душе гения сыска нечто азартное, то, что зовется куражом, что заставляет рисковать жизнью и проявлять поистине чудовищную энергию, дабы достичь желанной цели — разоблачить преступника.