Преступление графа Невиля. Рике с Хохолком - Амели Нотомб

Утоление сексуального желания вело к желанию чего-то другого. Часто, когда подружка уходила, мальчика охватывала страстная потребность увидеть ту или иную птицу: он кидался к книгам по орнитологии или к гравюрам и, когда нужная вкладка раскрывалась перед ним, жадно вглядывался. Удовольствие, которое он получал от созерцания краснокрылого стенолаза или клеста-еловика, вызывало желание увидеть их вживую. «Увы, если я осуществлю это желание, то что мне останется? Какое желание придет на смену?»

Красивая юная девушка вызывает еще большую ненависть, чем красивая девочка-ребенок.

Ученицы средних классов в лицее «Прощания в Фонтенбло»[22] были обычными подростками: по любому случаю разражались нервным смехом, причин которого не знали. Они разглядывали друг друга с безжалостной пристальностью. Ничто не могло от них ускользнуть: прыщик, вскочивший на видном месте, засос, новый лифчик, счастливый вид, любая кроха информации вызывала безграничное любопытство.

В период полового созревания половина из них подурнела; грациозные ангелочки превратились в тяжеловесные создания, у круглощеких детишек образовались узкие лица с резкими чертами, очаровательные малышки обзавелись уродующими их презрительными гримасами, и даже тем, кто благополучно избежал таких подводных камней, как угри и деформация тела, было далеко до расцвета красоты: угловатая неловкость портила общее впечатление.

Критерием, который заставлял их искать расположения той или иной девочки, была ее популярность у противоположного пола. Это парадоксальное устремление имело целью не общение с мальчиками, а общение с девочками, которые общались с мальчиками: любовь к мальчику известно, куда заводит; зато любить девочку, которую любят мальчики, – это ведет к массе завидных приключений и фрустраций, исполненных самого глубокого интереса.

На самом деле, невозможно было понять, что именно привлекает парней. Девочки, которые им нравились, не были ни самыми красивыми, ни самыми умными, ни самыми приятными. Притом дело необязательно доходило до постели. Речь шла о тех, в которых «что-то было», – то ли на самом деле, то ли они умело притворялись. А касательно природы этого «что-то» – в семнадцатом веке о нем бы сказали «не знамо что», и вряд ли можно выразиться точнее.

Если и была девочка, которая не нравилась ни одному мальчику и, соответственно, ни одной девочке, то именно Мальва. В пятнадцать лет она была, бесспорно, самой красивой в лицее. Длинная, худенькая, с медового цвета волосами, которые доходили до бедер и укрывали ее естественным плащом. Большие неподвижные глаза сияли, как направленные прожектора. Лик статуи оправдывал ее молчание.

Молочно-перламутровая кожа обеспечила ей прозвище Мальва Молочница. Очень скоро ее начали звать просто Молочницей. По правде говоря, ее не звали, на нее орали. Она обычно молчала, но, стоило ей случайно издать какой-то звук, робко чихнуть или вежливо ответить учителю, всегда кто-нибудь тут же вопил: «Заткнись, Молочница!» – что вызывало приступ всеобщего веселья. Она никогда не реагировала на попытки унизить ее, что можно было бы счесть проявлением мужества или чувства собственного достоинства, если бы еще на заре времен одноклассники не постановили, что она глупа как пробка.

О ее необъятном светлом взгляде говорили, что он пустой. Если бы кто-нибудь осмелился в него погрузиться, он бы обнаружил самую сосредоточенную созерцательность – Мальва пребывала в постоянном поиске зримой красоты. Она искала ее повсюду, в том числе в лицах девочек, которые ее презирали. Когда ей удавалось уловить проблеск красоты, она всматривалась в него, чтобы напитать свое сердце.

Мальчишки называли ее глупой и надменной, девочки с наслаждением им вторили. Пусть каждый сознавал, что она непереносимо красива – это служило лишним поводом отравлять ей жизнь: да за кого она себя принимает, или она думает, что если красива, так ей все можно?

Через два месяца после начала учебного года появился новенький, наделенный талантом нравиться. Тристан идеально соответствовал своему имени: темные волосы, бледная кожа, алые губы – чисто романтическая красота. Он изящно изъяснялся, был наделен чувством юмора, держался с уверенностью и апломбом. Класс его единодушно принял.

В один прекрасный день его застали, когда он беседовал или, вернее, произносил монолог, обращенный к Мальве, которая слушала его, опустив глаза. Его просветили:

– Не теряй времени с этой дурой!

– А с чего вы взяли, что она дура?

– Да со всего. Мы ее сто лет знаем, она глупа как пень.

Майте рассказала историю про меловой круг, кто-то другой – про игру в бассейн.

– Это когда было? – спросил Тристан.

– Нам было лет шесть-семь.

– Довольно давно, верно? – заметил новенький.

– А ты думаешь, она переменилась? Это ж полная безнадега.

– Почему вы ее так ненавидите?

– Мы ее не ненавидим.

– А если вы проникнетесь ненавистью, что тогда?

– Мы просто хотели тебя предупредить. Если тебе нравится, когда она пялит на тебя свои коровьи глаза, нам плевать.

Тристана, который был обычным подростком, немного смутило это всеобщее отторжение. Но красота Мальвы продолжала будоражить его. Для себя он рассудил так: «В конце концов, она ни разу не оставалась на второй год. Может, она и не гений, но, как минимум, не такая уж идиотка».

А потому он решил, что может по-прежнему искать ее общества. В перерывах он подходил поговорить с ней. Если девушка оборачивалась, пока учитель писал на доске, то ловила на себе взгляд Тристана.

Мальва никогда не переживала ничего подобного. Впервые за время ее существования кто-то из сверстников отнесся к ней иначе, чем с презрением. Это крайне ее взволновало. Хотя она слишком низко ценила себя, чтобы не стать легкой добычей, но, по крайней мере, была достаточно осторожна, чтобы молчать. Так что Тристан, даря ей первый поцелуй, дрожал, как никогда, на несколько бесконечных мгновений почувствовал себя искренне влюбленным и произнес два-три непоправимых слова, которые так соблазнительно сказать в пятнадцать лет, когда перед тобой предстает и доверчиво раскрывается красота.

В тот вечер девушка вернулась домой глубоко потрясенной. За столом не могла проглотить ни куска. Бабушка втихомолку улыбалась, наблюдая за ней.

– Я очень устала и лягу пораньше, – сказала она Штокрозе.

– Постарайся хорошо выспаться, дорогая.

Стоял конец ноября, шел обложной дождь: Мальва распахнула все окна, и это небо самоубийц показалось ей изумительным. Она легла на кровать и позволила холоду завладеть собой: щеки ее горели, она вновь и вновь переживала свой первый поцелуй, надвигающееся лицо Тристана, веки, скрывающие его прекрасные глаза, изысканную странность двух ртов, сливающихся в один, а потом слова мальчика, невероятные слова, которые она впитывала, пока вызванное ими головокружение захватывало ее целиком.