Вторая половина Королевы - Татьяна Веденская

– У меня два брата. Два старших брата, если уж быть до конца точной. Моя семья… Это сложно объяснить. Сейчас уже почти не осталось таких семей, знаешь ли, в которых образование начинается еще до того, как дети пошли в детский сад.

– Мой папа был академиком, – пожала плечами я.

– Ты шутишь? – воскликнула Оксана, откровенно удивленная.

– Да, понимаю, что никак не тяну на дочку ученого, но поверь, такими вещами не шутят.

– О, поверь, меня вовсе не это удивило. Я и сама… как бы это правильно назвать… профессорская дочка.

– Серьезно? – теперь уже пришел мой черед удивляться.

– В детстве я вместо раскрасок раскрашивала чертежи завода, который тогда строил мой отец. Он – профессор архитектуры.

– Мой – физик.

– Час от часу не легче, – присвистнула Оксана. – Архитектура – это, конечно, не физика.

– Думаю, что тебе тоже мало не показалось.

– Не то слово. У нас дома, к примеру, проводились домашние семинары по искусству. Для нас. Для детей!

– Знаешь, какие мне в детстве читали сказки? – ответила я. – Такие, в которых было «дано» и «надо».

– А мне – типологию строений Древнего мира, – довольно улыбнулась Оксана.

– А моя любимая была – про лжецов и рыцарей. Это персонажи, но не подумай, что из сказки, это из…

– Из логических задач по математике, – перебила меня Оксана с невозмутимым лицом.

– Да! – удивленно пробормотала я. – Причем довольно долго я была уверена, что в сказках всегда так – нужно найти ответ на загадку. На острове Лжецов и Рыцарей путешественник спрашивает встретившегося ему жителя острова, кто он – лжец или рыцарь. Что ему ответить?

– Н-да, проблема, – хмыкнула Оксана. – Скажешь, что ты лжец, будучи лжецом, получается, ты сказал правду, а это невозможно, ибо…

– …ибо лжецы лгут всегда. Скажешь, что ты лжец, будучи рыцарем, – и ты стал лжецом.

– Рыцарь может назваться только рыцарем, лжец – тоже может назваться только рыцарем, чтобы сохранить свою лживую сущность, – улыбнулась Оксана. – Получается, путник не сможет встретить никого, кто бы назвался лжецом. При этом лжецов там полно.

– Все – как у нас в «Муравейнике», – расхохоталась я. – Значит, у тебя есть братья.

– Есть. И оба стали архитекторами. Старший, кстати, живет в Италии. Его назвали Павлом в честь отца, а теперь именуют Пабло. Черт, Пабло. Знаешь, когда он с нами разговаривает, то иногда вставляет такие фразы, как «извини, не уверен, как это сказать по-русски». Как будто можно забыть русский, если ты прожил всего пять лет в Италии.

– Подозреваю даже, что не в Южной, а в Северной или Северо-Западной, – хитро улыбнулась я. Оксана кивнула, но улыбка ее стала рассеянной, ее мысли улетели куда-то. Я пожалела, что снова затронула эту тему. Любопытство, как известно, погубило и кошку. Может быть, даже кошку Шрёдингера.

– В общем, у нас обеих было тяжелое детство, – перевела тему она. – Академики, профессура – они не могут просто дать ребенку поиграть. Каждая ерунда должна быть развивающей, да? – И она рассмеялась.

– Что ты, я ведь только в школе узнала, что логические парадоксы математики – это не то, чем обычно усыпляют детей.

– Ты выросла здесь? – спросила меня Оксана. Я растерянно оглядела коттедж, и та расхохоталась. – Я имею в виду – в Москве?

– А-а-а! Да, в Москве. Я сегодня совершенно невменяемая. Непереносимость мозгом свежего воздуха, не иначе. А ты откуда? Не из Москвы?

– Есть на земле только Москва и ничего, кроме Москвы, а кто не из Москвы, тех как бы и нету вовсе. Так примерно? – Оксана улыбалась. – А я вот из Питера. Родилась там и выросла, и училась тоже там. Только не в архитектурном, а в университете, изучала управление и интегрируемые технологии. И спортом занималась. У меня дядька тоже был спортсменом.

– А я в бадминтон играю, – зачем-то ляпнула я.

– Ну, тоже хорошо, – пробормотала Оксана, явно не представляя, что под словом «бадминтон» я вовсе не имею в виду дачную игру с воланом.

– Значит, ты нарушила семейную традицию, пошла в менеджмент вместо архитектуры? Почему?

– Мне всегда казалось, что двух детей из трех вполне достаточно, чтобы продолжить семейную традицию. К тому же, чтобы стать архитектором, сначала необходимо научиться рисовать, я же рисовать всегда ненавидела. Этот запах краски, которым у нас пропахла вся квартира, – у меня на него развилась аллергия. Мама тоже писала, причем маслом. Нет, я положительно не была готова к такой судьбе. Мне даже сейчас нравятся самые лаконичные типы дизайна. Если бы дизайн делала я, это был бы просто стол и стул, и белые стены.

– Возможно, даже стеклянные, – добавила я. – Сейчас, я смотрю, вообще мода пошла на моноотделку. То все из дерева, с ног до головы, то из стекла.

– Что, тоже произвел впечатление мой столик? – ехидно подмигнула Оксана. – Такие столы всегда и всех нервируют, для этого и покупаются. Люди вообще ненавидят пространства без ограничений, без стен и дверей. Нам нужно, чтобы было то пусто, то густо. Чтобы ощущать размер пространства, нужно видеть, где начало, а где конец. Поэтому нас так пугает космос, что нет там ни конца, ни начала.

– В настоящий момент над этим тезисом, между прочим, как раз работают. Говорят, есть у нас и начало, и конец. Что наша вселенная – это воздушный шар, по поверхности которого скользит наш трехмерный мир. А внутри и снаружи шара – другие измерения. Причем из одного в другое можно перейти так, чтоб не повредить шар. Но – только если ты рубишь фишку, если ты – крокодил Тессеракт, который пожирает себя и тут же идет дальше, целый и невредимый.

– Крокодил Тессеракт – это хорошо. Но что делать с людьми? Мы сами себя, если пожрем, уже никуда не дойдем. Для нас и трех-то измерений много, не согласна?

– Нам измерения – не помеха, просто мы их не можем никак ощутить, так как нас на следующее измерение наматывает лентой Мебиуса, как грязь на гусеницу трактора. Мы не можем заметить перехода, ибо у нас данных мало. Там, где предположительно находится точка перехода, уже не может быть ни времени, ни пространства, ни наблюдателей, ни Рыцарей, ни Лжецов. Появление наблюдателя там меняет контур границы шара. Только мысль может проникнуть туда безнаказанно, да и то это пока только предположение, – добавила я и загрустила, ибо размышления о нелинейности пространства-времени всегда вызывали у меня тоску, ностальгию и желание поесть.

– Вау! – пробормотала Оксана. – Ты сейчас говоришь, совсем как один мой… скажем так, хороший знакомый.

– Знакомый? – прищурилась я, подумав, что единственным человеком, с которым я лично разговаривала о Тессеракте, был Игорь, мать его, Вячеславович Апрель. Она что, о нем говорит?

– Ну, не знакомый. Мужчина, к которому я была в некотором роде неравнодушна, – согласилась Оксана.