Медуза - Майкл Дибдин

Да, но как же все это началось?

Итак, Леонардо принял приглашение и в назначенный срок явился на виллу, пройдя через предназначенную для посыльных боковую калитку, которую Клаудиа оставила открытой. Она объяснила это тем, что дала слугам выходной, а сама будет развлекать гостей в саду около бассейна и боится не услышать дверного звонка. На самом деле задача состояла в том, чтобы свести до минимума вероятность встречи Леонардо с каким-нибудь любопытным соседом.

Когда он пришел, Клаудиа плавала в бассейне без лифчика и на какой-то миг испугалась, что ведет себя слишком развязно и может все погубить. Смущенный ее наготой и отсутствием других гостей, Леонардо, казалось, был готов тут же ретироваться. Но поскольку, выйдя из воды, она обернулась в оставленное на бортике бассейна полотенце, он, коротко кивнув, принял ее объяснения: приглашенная пара, мол, в последний момент по семейным обстоятельствам не смогла приехать. Еще больше он успокоился, когда Клаудиа надела лифчик и, достав из плетеного шкафчика мужские плавки, предложила ему пройти в дом переодеться. У нее всегда имеются про запас купальные костюмы для гостей, сказала она, на случай если они забудут привезти свои. На самом деле плавки принадлежали Гаэтано.

Леонардо беспрекословно повиновался, как подобает воспитанному молодому человеку, каковым он в сущности и являлся. Когда лейтенант Ферреро снова появился на пороге, ей стоило огромных усилий не уставиться бесстыже на эти плавки – настолько интересней выглядели они на нем, чем на ее муже. Некоторое время Клаудиа и Леонардо энергично плавали в бассейне, делая вид, что получают от этого удовольствие. Потом вылезли из воды, насухо вытерлись и улеглись на полотенцах рядышком позагорать.

Чуть позже Клаудиа села и начала натираться маслом для загара везде, куда могла достать, без умолку болтая о чувствительности своей кожи и потенциально пагубном воздействии на нее августовского солнца. Перевернувшись на живот, она попросила Леонардо натереть ей спину ароматным маслом. «Да, и расстегните мне, пожалуйста, лифчик, чтобы не осталось белой полосы». Вероятно, она даже попросила его потереть сильнее, чтобы масло глубже проникло в кожу, или сказала еще какую-нибудь чушь в этом роде. Это было похоже на возвращение в юность, умудренную, однако, знанием, которое приобретается с годами, и взглядом на ситуацию с высоты нынешнего положения Клаудии.

То и другое она эксплуатировала нещадно, не желая ничего упускать.

Он исполнял ее распоряжения без единого слова; лишь добравшись до ягодиц, остановился, но она попросила его продолжить – да, и бедра, пожалуйста, до самого края бикини, потому что кожа у нее такая чувствительная, что даже незначительный ожог может причинить мучительную боль. Он опустился подле нее на колени и продолжил работу. Время от времени их тела соприкасались.

Завершив свой мучительный труд, он снова лег на полотенце. Они не разговаривали – жара служила достаточным оправданием для молчания, – но Клаудиа не сомневалась, что он смотрел на нее. Приподнявшись на локтях, потянулась за сигаретами, и грудь ее высвободилась из незастегнутого лифчика настолько, что в нескольких сантиметрах от его глаз замаячили соски. Он и тут не шелохнулся.

Когда же наконец Леонардо объявил своим – о, таким вежливо-благопристойным! – голосом, что ему пора возвращаться, благодарю за приглашение, я получил огромное удовольствие, она подумала было, что проиграла партию. А проиграть в тот день означало для нее проиграть все. Гордость не позволила бы ей снова устроить подобное представление.

И тут ее осенило – это было гениальное прозрение.

– Отлично, – сказала она, вставая, – но прежде чем уйти, вы должны посмотреть на избушку в глубине сада. Родители построили ее для меня, когда мне исполнилось семь лет, я сохранила там все в неприкосновенности. Это совершенно необычное место – словно из волшебной сказки. Думаю, оно уникально. Стоит переступить его порог – и реальный мир остается за дверью.

Будучи воспитанным молодым человеком, он, разумеется, согласился и выразил восхищение наружным видом домика. Облицовку, сообщила она, делал настоящий мастер-виртуоз, каких теперь уже не сыщешь, из камня, добытого в карьерах Сан-Джорджио ди Вальполичелла. Смеясь и обмениваясь шутками по поводу миниатюрных габаритов дома, они вошли внутрь, и Клаудиа тут же закрыла дверь.

Леонардо инстинктивно выпрямился и ударился головой о потолок – на Клаудию посыпалась штукатурка, которую он с извинениями стал с нее стряхивать. Когда штукатурки на ней уже не осталось, он все равно не убрал рук, продолжая водить ими по ее плечам, его движения становились все медленней, а дыхание все учащалось. Их взгляды скрестились так же, как в первый раз. Только теперь Клаудиа и Леонардо были свободны в своих действиях. Она положила руку ему на спину, как в вальсе, и решительно прижала его к себе, другая ее рука легла ему на затылок, притягивая ближе его полуоткрытые губы. А потом…

Вот так она представляла себе – во всяком случае, чаще всего, – то их свидание, понимая, впрочем, что воспоминания раз от разу немного меняются, а ведь она прокручивала их в голове каждый день и каждую ночь с тех пор, как Леонардо умер, так что теперь уже не могла точно сказать, что в них достоверно, а что было апокрифом, придуманным для того, чтобы усилить значимость, которую случившееся в тот день приобрело для нее с годами. Вероятно, реальность оказалась и вовсе вытеснена сконструированной версией. Возможно, на самом деле она была слишком банальна и сомнительна – скорее, это был документальный фильм, слепленный из выцветших фотографий и старых новостных роликов, где все двигаются в более ускоренном темпе, чем голливудская лента с шикарными звездами в главных ролях, превосходным техническим качеством съемок и ясным ощущением того, где происходит действие.

Клаудиа встала с постели, отряхнула одежду. В игрушечном домике было грязно, но она не могла заставить себя здесь прибраться. Единственным достоверным свидетельством прошлого были поблекшие снимки, которые они сделали позднее поляроидом, тогда как раз входившим в моду. Она перевела взгляд на тумбочку возле кровати, в которой хранила Книгу, но не стала доставать ее. Когда Клаудиа разглядывала фотографии в последний раз, они вызвали у нее отвращение. Она – с отечным лицом, несчастная; Леонардо – нескладный и смущенный, и все такое грубо реальное. Нет, эти снимки ничего не давали душе. Памятные вещи следует любовно хранить, но не обязательно разглядывать, – не испытываем же мы желания увидеть останки дорогих нам усопших, покоящиеся в тщательно ухоженной могиле.

Это был мемориальный дом, дом воспоминаний, недоступный опустошительному бегу времени. Нога Гаэтано ступила сюда только однажды, непосредственно после того, как Клаудиа унаследовала виллу после кончины матери. Гаэтано заявил тогда, что домик нужно снести и разбить на его месте огород. Но мнение Клаудии, как хозяйки, было решающим: она указала мужу, что снос дома и последующее использование земли отнюдь не окупятся доходами с огорода, а также завуалированно намекнула, что их будущие дети смогут играть здесь так же, как когда-то играла она. В то время она еще не знала, что у них с Гаэтано не будет детей, поскольку его сперма оказалась бесплодной.