Цвета дня - Ромен Гари

Чет побери, спохватился Вилли, как всегда, слишком поздно: я снова грежу. Он густо покраснел и огляделся, но не было никого, чтобы его сфотографировать. Он питал абсурдную ненависть к фотографам: между тем малыш Вилли никогда не проступал на снимке. Он встал и поднялся к себе в номер. Когда он входил, Гарантье как раз собирался положить телефонную трубку. Вид у него был крайне смущенный.

— Кто это был?

— Энн. К счастью, вы здесь… Возьмите трубку. Я не выношу таких сцен.

Энн удивилась, услышав на другом конце провода полный циничной снисходительности голос Вилли: она уже забыла этот голос. Вилли почувствовал такое счастье и такое облегчение, что разом вошел в свою роль. Он заговорил с ней не торопясь, как человек, заранее знающий, чем заканчиваются такие вещи, но ни на чем не настаивающий.

— Дорогая, так чудесно узнать, что вы наконец-то счастливы». Это так нужно для вашего искусства.

Энн не обманул этот тон, и она была признательна Вилли за него: это все упрощало.

— Я посылаю вам ваши чемоданы и открываю на ваше имя счет в банке «Барклайз» на случай, если ваш друг отличается склонностью к роскоши. Немного нижнего белья, разумеется: полагаю, это все, что вам требуется на данный момент.

Если бы не этот злой укол, который ему не удалось сдержать, ничто бы даже не намекнуло на его страдания.

— Вы, конечно же, не имеете ни малейшего представления о том, сколько это продлится? Неделю, чуть больше? Grosso modo?[21] Спрашиваю единственно для того, чтобы знать, как мне держаться с журналистами.

— Мне очень жаль, Вилли.

— Да нет же, да нет, дорогая. Мы, артисты, всем обязаны высоким чувствам. Мы ими живем. Без этих маленьких происшествий в мире подлинного не было бы возможности творить. Мы должны склониться в нижайшем поклоне при их прохождении — они проходят так быстро! Кстати… Не угодно ли вам поговорить с отцом?

— Нет.

— Ладно. Он поймет. Он тоже преисполнен деликатности.

— Вилли.

— Ни о чем не жалейте. С позволения вашего отца — он сидит рядом со мной, с увлажнившимся взглядом — я процитирую вам одного французского поэта. Я его не знал, но сегодня утром нашел на коленях вашего отца раскрытую книгу. Это некий Ронсар. Послушайте:

Живите, верьте мне, ловите каждый час,

Роз жизни тотчас же срывайте цвет мгновенный[22].

— Спасибо, Вилли. Я знаю эту поэму с детства.

— Вы умело скрывали это от меня. Несомненно, это доказательство вашего такта.

Тяжело было не от зубоскальского тона, а от того, что у него никак не получалось повесить трубку. Это сделала она — и больше они уже никогда не разговаривали.

— Ну что? — спросил Гарантье.

Оставался только Сопрано. Он один мог раз и навсегда свернуть шею тому мечтательному мальчугану, который в двенадцать лет ел галошу, чтобы доказать свою любовь одной маленькой девочке, — и который с тех пор не переставая жрал галоши.

— Ну что?

— А вот что, — сказал Вилли. — Мы в полном дерьме.

Сказав эту явную ложь, он прошел к себе в спальню. Ему хотелось плакать, и он принял ванну, чтобы скрыть свои слезы. Он мог еще в крайнем случае допустить, что его любовь к Энн приняла как бы отеческий характер, главное — желание видеть ее счастливой. С таким уже было трудно смириться после стольких лет усилий и такой карьеры. Но чтобы он мог любить Энн до такой степени, что даже попытался утопиться в ванне — ему это почти удалось, но нехватка воздуха заставила его высунуть голову из воды, — до такой степени, что он даже рыдал в ванне, как брошенный ребенок, — вот чего он не мог допустить. Нужно было во что бы то ни стало помешать своему персонажу дать деру. Как-никак он художник, а настоящий художник никогда не колеблется, когда нужно выбирать между искусством и любовью, он выбирает любовь. Черт побери, выругался он, он выбирает искусство. Он вылез из ванны, спеша утвердиться в себе самом. Взял трубку и попросил соединить его с «Отелем де Пари» в Монте-Карло. Малышка Мур была именно то, что ему сейчас требовалось. Это была юная англичанка, которую он открыл в «Лайонз» на Пикадилли в один из дней, когда ему было скучно и хотелось кого-нибудь открыть. Она работала без огонька. За сутки новость, что он собирается снимать «Ромео и Джульетту» с юной официанткой из «Лайонз» в качестве своей партнерши, открыла ему доступ на первую страницу всех английских газет: это принесло ему первые итальянские капиталы, что, в свою очередь, заинтересовало английских продюсеров.

Он весьма удивился, потому что на самом деле в его намерения входило не снимать фильм, а просто дружески возобновить контакт с прессой, чтобы увидеть, хорошо ли идут дела. Дела шли хорошо. Он был весьма удивлен и озадачен реакцией всех окружающих, ну а, впрочем, почему бы и нет? Если Лоуренс Оливье смог заставить войти в свой образ Гамлета, у него, Вилли, отлично получится проделать то же самое с Ромео. Впрочем, эта роль манила его уже давно. Ему всегда хотелось увидеть, что там внутри. Нельзя знать наперед: нужно войти туда. Впрочем, малышка Мур очень честно сыграла свою роль, хотя ей и недоставало чуть-чуть того глубокого кретинизма, который нужен, чтобы быть хорошей Джульеттой. Какое-то время он подумывал о том, чтобы отдать эту роль юному эфебу — этакому славному выряженному педику, — но времена Шекспира давно минули. Нормальная девушка, разумеется, не могла показать в роли Джульетты то, что мог туда привнести юный педик, но малышка Мур выглядела достойно. Теперь она была у него на контракте; он взял ее в долг на один фильм, в котором она снималась в Монте-Карло: он давал ей двадцать процентов из того гонорара, что запросил для нее. Уже месяц как закончились съемки «Ромео и Джульетты», а на прошлой неделе он закончил монтаж.

— Hallo, Айрис? Это Вилли. Нет, мы не уехали. Меня задержали дела. Скажи-ка, ты можешь приехать в Ниццу на ночь?

— Конечно, Вилли, если таково ваше желание. Я обещала Теренсу поужинать с ним, но если вы и вправду меня хотите.

— Ты спишь с Теренсом?

— Вы отлично знаете, что нет.

— Послушай, малыш, мне будет приятно, если ты станешь это делать. Понимаешь, при общении с ним меня это смущает. Как будто мы с ним не приятели.

— Никогда не известно, когда вы шутите, Вилли. Но вы же знаете, что для вас я бы сделала все что угодно.

— Не-е-ет? — протянул Вилли с отвращением. — Во всяком случае, сегодня вечером будь здесь. Скорее всего, я вернусь поздно, от тебя требуется лишь лечь в постель. Ах да, забыл — прихвати с собой подружку.

— Как это?

— Я говорю: прихвати с собой подружку. Достаточно ясно или нет?