Ренуар - Паскаль Бонафу

Чтобы сформулировать свои предложения, Ренуар воспользовался помощью некого Лионеля Нюна, который признался Писсарро, что после того как план Ренуара разработан, регулярно просиживает в библиотеке. Нюн уточняет: «Я надеюсь в скором времени с Вашей помощью передать ему первую главу, обсуждающую искусство в целом и включающую обзор самых выдающихся, с его точки зрения, произведений за всю историю искусства». Эти слова свидетельствуют о том, насколько амбициозным было задуманное Ренуаром предприятие. Но, несмотря на эти амбиции, Ренуару пришлось оставить свои замыслы. Он написал Писсарро: «Я отказываюсь от публикации программы. Она слишком коротка, и никто её не поймёт. Есть вещи, которые очень легко объяснять, но слишком трудно изложить письменно. Когда наступит время, благоприятное для такого объединения, надо будет им воспользоваться, так будет лучше». Идея Ренуара основать Общество иррегуляристов подтолкнула Дюран-Рюэля к намерению создать другое общество, которое помогло бы ему преодолеть трудности, нараставшие с каждым днём, так как позволило бы продолжать занимать помещение на бульваре Мадлен, становившееся, таким образом, центром, посвящённым «новой живописи». Но задуманное им Общество Сен-Люка так и останется неосуществлённым проектом…

В мае Ренуар направляет Дюран-Рюэлю письмо, где заверяет его в своей «вечной преданности». Заканчивает он письмо так: «Что касается картин, если Вы вынуждены ими пожертвовать, не сожалейте об этом, так как я Вам напишу другие, даже лучше прежних». Летом он подтверждает это обещание. Он направляется в Ла-Рошель. Желание посетить этот порт возникло у него, когда он увидел одну из картин Коро. Хотя дождь мешал работе, он всё же удовлетворён: «То немногое, что я сделал, позволило мне добиться некоторого прогресса. Это первое путешествие, которое принесло мне пользу, и именно такая плохая погода позволила мне больше размышлять и даже сделать настоящую работу. Я написал несколько картин и покажу их Вам. Я много потерял, работая в мастерской на четырёх квадратных метрах. Я выиграл бы десять лет, если бы последовал примеру Моне». Но чтобы остаться здесь ещё на какое-то время, ему необходимы деньги. Он попросил Дюран-Рюэля прислать ему 200 франков в отель «Ангулем», и верный Дюран-Рюэль выполнил эту просьбу. Глядя на порт Ла-Рошель, Ренуар думал не только о Моне, он вспоминал также беседу с Коро. Когда он признался Коро, как трудно работать на пленэре, тот ответил: «Никогда нельзя быть уверенным в том, что делаешь на открытом воздухе. Всегда приходится после этого дорабатывать этюд в мастерской». Ренуар вспоминает Моне и Коро и тогда, когда в очередной раз гостит у Бераров. Он пишет детей, Маргерит, Люси и Марту, в одной из комнат поместья — «Дети в Варжемоне. После полудня». Какой-то особый свет, без теней, заливает комнату, что позволяет Ренуару подчеркнуть скульптурные рельефы деревянной спинки дивана, дощатый пол, колёсики на ножках стола, геометрический рисунок ковра и другие мельчайшие детали.

Вернувшись осенью в Париж, Ренуар застаёт друзей в состоянии крайней озабоченности: Дюран-Рюэль на грани разорения. Моне в Живерни очень обеспокоен тем, что несколько его картин были проданы за ничтожную сумму. Писсарро, также вынужденный отдать свои картины за жалкие гроши, тем не менее пытается успокоить друзей. Во время приезда Писсарро в Париж Дюран-Рюэль постарался уверить его в том, что их положение не настолько безнадёжно. Тогда же Писсарро встретился с Ренуаром и обсудил с ним организацию новой выставки. Боясь отпугнуть Моне, он уточнил: «Выставку сделаем скромную, без большого количества участников». Но эти предосторожности не только никого не убедили, но, напротив, вызвали новые разногласия. Чтобы покончить с этими недоразумениями, Моне направляет 11 ноября письмо Писсарро с новым предложением: «Я написал Ренуару, предложив собираться всем вместе за обедом каждый месяц. Это поможет нам добиться взаимопонимания, объединиться, даст возможность обсуждать наши проблемы, так как глупо изолироваться. Что касается меня, то я превращаюсь в какого-то “моллюска”, и это портит кровь». Ренуар поддержал его предложение безоговорочно. Вероятно, ему самому казалось, что он превращается в «моллюска»… Осенью и в начале зимы два события взбудоражили всех. Во-первых, в конце октября Дюран-Рюэль обнаружил, что две картины, одна — кисти Моне, а другая — Ренуара, которые он доверил Гогену, были оставлены им без рамок в «ужасной» лавке некого Шеркюитта на улице Дуэй. Цены, запрашиваемые за них, были смехотворными. Раздосадованный Дюран-Рюэль констатировал: «Это способ людей такого типа очернить вас. Они стараются сбить ваши цены, сообщая о вас самое плохое, что только могут». Во-вторых, сын Мане, Леон Ленхоф, официально признаваемый лишь его крестником, решил организовать банкет по случаю первой годовщины выставки отца в Школе изящных искусств. Писсарро отказывается присутствовать там и пересылать свой взнос. Моне считает реакцию Писсарро слишком поспешной и пытается согласовать своё поведение с Ренуаром. Но Ренуар тоже колеблется: «Я обычно стараюсь не ходить на банкеты, но я, как и ты, полон сомнений. Поэтому я напишу Сислею, Писсарро и Кайботту. Я хочу также посоветоваться с Беллио и вскоре дам тебе ответ. Я не хочу идти туда, но и не хочу никого подталкивать к такому же поступку. Я предпочёл бы не участвовать и посмотреть, что из этого получится. В любом случае не спеши отвечать до последнего момента. Всё это очень смущает меня». Сомнения Ренуара закончились тем, что Кайботт всё же убедил его пойти на этот банкет, состоявшийся 5 января 1885 года у папаши Латуйя на бульваре Клиши, дом 7.

А два дня спустя импрессионисты впервые собрались за обеденным столом в кафе «Риш», как того пожелал Моне. Вполне вероятно, что они обсуждали хвалебную статью Октава Мирбо о Ренуаре в «Ла Франс» от 8 декабря 1884 года. Ренуара смутило сравнение: «Подобно тому, как Ватто сумел передать изящество женщины XVIII века, Ренуар воплотил грацию женщины XIX века». И напротив, он, вне сомнения, был задет такими комментариями: «Ренуар хотел доказать, что он владеет мастерством художника, и он написал торс женщины, создав подлинный шедевр. Никаких второстепенных деталей, никакой композиции, никакого хитроумного замысла, просто торс. Этот торс — восхитительный и простой этюд “ню”, который передаёт с поразительной достоверностью почти непередаваемую прелесть и нежность кожи женщины. Эта картина, несомненно, одно из самых прекрасных произведений современной живописи». Разумеется, речь идёт о картине «Обнажённая, эффект солнца», написанной в 1875 году. Но если этот торс — шедевр, то, значит, те обнажённые, которых он пишет десять лет спустя, используя совершенно иную технику, таковыми не являются? Не заставит ли эта статья любителей живописи отвернуться от его новых работ? Завершает Мирбо своё выступление в печати не просто похвалой Ренуару, а чрезвычайно лестным для него сравнением: «Я не понимаю, почему все женщины не заказывают свои портреты этому изумительному художнику, который к тому же изысканный поэт, которого, по мнению господина Жаке, модного портретиста, можно сравнить с Виктором Гюго, писателем-романтиком».

Заказы на портреты были бы очень кстати, так как Алина беременна, и ребёнок должен родиться в конце марта. Сообщение об этом «счастливом событии» позволило Алине убедить Ренуара покинуть улицу Сен-Жорж. А чтобы новорождённый не раздражал его своими криками, она настояла на том, чтобы отныне мастерская больше не находилась в той же квартире, где проживает семья. Алина нашла квартиру на улице Удон, в доме 18, а мастерскую — на улице Лаваль, в доме 37. Её мать осталась жить на Монмартре. Алина решила поселиться отдельно от матери, не столько стремясь избавить Ренуара от её постоянных упрёков, сколько опасаясь, что она избалует ребёнка. 21 марта 1885 года родился мальчик. Зная затруднительное положение семьи, врач, принимавший роды, согласился, чтобы Ренуар вместо оплаты расписал карниз над дверью его квартиры. Гюстав Кайботт стал крёстным отцом Пьера. На лето Ренуар снял домик в небольшом городке Ла Рош-Гийон на берегу Сены. В случае, если бы ему понадобилась поддержка его друга Моне, тот был недалеко, всего в нескольких километрах, в Живерни. 4 июня они обедали у Дюран-Рюэля в компании Писсарро и Мирбо. Во время обеда торговец картинами поделился с ними надеждами на распродажу картин, которую он планировал во время выставки в Брюсселе в отеле «Гранд Мируар». Статья, опубликованная поэтом Эмилем Верхарном 15 июня в «Журналь де Брюссель», давала повод для такой надежды: «Художник, который после Моне привлекает всё больше внимания, — это художник фигур Ренуар. Тогда как первый способен уловить наиболее изысканные тона окружающей природы при полном освещении, где практически нет теней, Ренуар использует те же приёмы, чтобы воплотить на холсте обнажённое тело. И здесь он снова добивается совершенно новой непредвиденной интерпретации реальности. Нет ничего более полного жизни, более свежего, более одушевлённого кровью и сексом, чем торсы и лица на его картинах. Откуда столь нежные тона, позволяющие ощущать мягкость и пористость кожи, ласкающие руки, шею, затылок, плечи?» Но ещё больше порадовал Ренуара такой комментарий: «Его искусство истинно французское, оно уходит корнями в великолепный XVIII век, где Ватто, Фрагонар, Грёз, мадам Виже-Лебрён, Кауфман, Друэ создавали изящество и грацию. Но если говорить о его удивительно красочной палитре, то в первую очередь приходит на ум палитра гения Эжена Делакруа, откуда также проистекает и торжествующая музыка тонов, сочинённая Моне».