Путешествие белой медведицы - Сьюзен Флетчер

— Артур? — окликнул меня доктор.

Я протянул Ллину письмо.

Он развернул пергамент, наклонился к мерцающей лампе, стоявшей на столе перед нами, и провёл пальцем по верхним строчкам. Оторвавшись от чтения, он широко улыбнулся и обратился ко мне на валлийском:

— Да, — сказал он. — Я могу прочитать это. Проще простого.

Ллин разложил письмо на столе и начал читать вслух:

«Дорогой Сигни, вдове Моркана Гвинеддского; леди Кадвин, сестра Моркана, шлёт привет и желает мира».

Знакомые имена пробудили в моей памяти приятные воспоминания. Меня бросило в жар, и я затрепетал от волнения. Доктор вопросительно посмотрел на меня.

— Автор письма — моя тётя, Кадвин, — объяснил я. — Она шлёт привет маме, которую зовут Сигни. А Моркан — это мой отец.

Ллин продолжил:

«Должна сообщить тебе, мой друг, что моя душа изнывает от большого горя и глубокой печали».

Я заёрзал на скамье. Это звучало как дурное предзнаменование.

«Не знаю, доходят ли до тебя новости из Уэльса, но после перемирия с Англией молодые принцы вступили в междоусобную войну, в то же время затаив злобу на прежних союзников Давида».

Таких, как мой отец. Это фраза была ещё более печальной.

Дальше она писала о тех же междоусобицах в королевской семье, а потом Ллин прочитал:

«Во всём виноват Генрих. Я…»

Ллин огляделся по сторонам, опасаясь, что его могут услышать. За соседним столом сидели четверо мужчин, но они пили, смеялись и не обращали на нас никакого внимания. Линн прошептал:

— Твоя тётя пишет:

«Я презираю его. Я проклинаю его имя. Если бы Генрих не отобрал у нас честно завоёванные земли, всем молодым принцам хватило бы титулов и наделов, и у них не было бы ни времени, ни желания думать о старых обидах».

— Ну что? — поинтересовался доктор.

— Ах, — отозвался я, изо всех сил пытаясь не выдать свои страхи. — Кажется, моя тётушка не жалует короля Англии.

Ллин же читал дальше:

«Все годы после вашего отъезда я пыталась сохранить земли Моркана до возвращения вашего сына Артура, когда он достигнет совершеннолетия. Остался всего год. Но сейчас двое молодых принцев захватили…»

Ллин бросил на меня короткий взгляд и, нахмурившись, стал читать дальше. Мимо прошла горничная; по пергаменту побежали беспокойные тени.

— М-м-м, твоя тётя говорит…

Он проглотил слюну. Ллин был явно смущён и опечален.

— Что такое, сынок? — спросил доктор.

Не добившись от меня ответа, он обратился к Ллину:

— Читай дальше, чего же ты ждёшь!

Ллин не знал норвежского, но прекрасно понял, что сказал доктор. Сделав большой глоток из кружки, он продолжил:

«…захватили земли Моркана, и теперь ничего не поделаешь. Учитывая такое положение дел, я…»

Ллин снова перешёл на шёпот, и мне приходилось напрягать слух, чтобы расслышать его слова сквозь разговоры и смех:

«…я прошу тебя не отправлять Артура обратно и не требовать земель, принадлежащих ему по праву рождения, потому что он не найдёт здесь защиты и снова навлечёт беду на меня и моих несчастных дочерей».

Ллин откашлялся и отвёл глаза, боясь взглянуть на меня.

— Артур, что случилось? — спросил доктор.

…захватили земли Моркана…

…он не найдёт защиты…

…навлечёт беду на меня и моих несчастных дочерей…

Они не ждали меня.

Я сомневался, да, но после того, как я столько мечтал, покинул дом и отправился в опасное путешествие, эти вести причинили мне невероятную боль, — будто меня со всей силы лягнули в грудь.

Я резко вскочил; лицо горело. Скамья, на которой я сидел, с грохотом упала на пол. Я потянулся за письмом.

— Артур? — спросил доктор с тревогой.

Ллин выглядел растерянным. Он не сразу отдал письмо, прочитал до конца и сказал:

— Там ещё немного о валлийской политике. Твоя тётя желает твоей матери и всей вашей семье мира и процветания и…

— Отдайте, — потребовал я.

Переглянувшись с доктором, Ллин молча сложил письмо.

За соседним столом громко засмеялись. Дородный мужчина чуть не упал прямо на нас, расплескав эль из кружки; свеча в лампе наклонилась. Глубоко вдохнув, я ощутил запах горящего жира, кислого эля и пота, и неожиданно меня затошнило.

Ллин протянул мне письмо.

— Мне жаль, — пробормотал он.

Пока доктор отсыпал ему несколько монет, я выбежал на улицу.

Выйдя из трактира, я бросил проклятое письмо в грязную канаву и растоптал его, а затем отправился бродить по улицам Лондона. Моросил мелкий дождь.

Сначала я думал вернуться в гостиницу, но стыд и разочарование сжигали меня, и я не вынес бы сейчас заточения в тёмной тесной комнате.

Я случайно толкнул женщину с большой корзиной в руках, и она, осыпав меня ругательствами, погрозила мне кулаком. Затем я чуть не столкнулся с монахом в чёрном одеянии, но вовремя отскочил в сторону. А после на пути у меня возникла повозка с сеном, и я еле пробился сквозь толпу галдящих рыбаков. Я всё шёл, а когда увидел над крышами домов башни Тауэра — и вдруг понял, что всё это время неосознанно стремился именно туда.

Когда я добрался до деревянного моста через ров, мантия совсем промокла, а мои красивые новые ботинки покрылись грязью. Я перебежал через мост; мои шаги гулко отдавались в тишине. Впереди были ворота, по обе стороны от которых возвышались груды камней. Двое стражников преградили мне путь. Сперва я замедлился, а потом остановился.

— Мишка! — прокричал я.

Один из стражников выступил вперёд.

— Мишка! — снова крикнул я. — Ты слышишь меня, мишка?

Один из стражников пошёл мне навстречу, но я напряг слух и стоял как вкопанный. Если услышу от неё хотя бы один звук, то со спокойной душой развернусь и пойду навстречу тому, что уготовила мне жизнь. Но я слышал лишь хруст камешков под ногами стражника, звон камнетёсных молотков и голоса мужчин во внутреннем дворе замка.

— Мишка, ты слышишь меня?

Стражник остановился в нескольких шагах от меня и грубым голосом что-то сказал. Я не знал его языка, но понял: он велит мне уйти. И я бы послушался, если бы только услышал её голос. Хотя бы один раз!

— Мишка!