Свободный танец в России. История и философия - Ирина Сироткина

В 1920‐е годы Алексеева преподавала в Театральном техникуме, занималась лечебной гимнастикой с детьми в туберкулезном санатории в Крыму, вела классы сценического движения в Белорусской драматической студии. «На занятиях, — вспоминала актриса студии С. М. Станюта, — перепробовали все: от пластики свободных движений в стиле Айседоры Дункан до труднейших акробатических этюдов. Нас учили рисовать своим телом»[357]. Незадолго до Великой Отечественной войны Алексееву пригласили в концертный ансамбль Оперы И. С. Козловского для постановки пластических сцен в «Орфее и Эвридике» Глюка. Орфея собирался петь сам Козловский. Хотя спектакль реализован не был, хореография Алексеевой не пропала. Во время войны сцены из «Орфея» показывали в госпиталях (гонораром часто служила буханка хлеба)[358]. Все это время Алексеева не переставала отстаивать преимущества своей «ХаГэ» перед обычной силовой и снарядной гимнастикой, которую считала механистической. Избежать механичности ей самой помогала музыка — упражнения «ХаГэ» были, по сути, этюдами пластического танца. Именно поэтому в конце 1930‐х годов критики от физкультуры нашли в ее работе «много такого, что идет от старого, давно отброшенного нашей советской действительностью мироощущения»[359]. Надеясь все же, что ее «ХаГэ» дадут широкую дорогу, она писала П. М. Керженцеву, в Высший совет физической культуры, в журнал «Гимнастика», но всюду упиралась в бюрократическую стену[360]. Массовым видом художественно-физического воспитания «ХаГэ» так и не стала, хотя и не была совершенно забыта и преподается сейчас в ряде московских студий.

Александр Александрович Зякин (1899–1965) свой псевдоним взял по названию родового имения Румня[361]. Как-то родители семилетнего Саши побывали на концерте Дункан. Их рассказы поразили воображение мальчика: раздевшись догола и завернувшись в простыню, он стал танцевать перед зеркалом. Четырнадцатилетним подростком Саша увидел «Покрывало Пьеретты» Таирова: «То, что своей немой игрой актеры могут так взволновать и увлечь, было необъяснимо и поразительно». Но заняться танцем он смог только после окончания гимназии. В 1918 году Елена (Гуля) Бучинская — дочь писательницы Тэффи — привела его в студию Алексеевой[362]. Для талантливого ученика Алексеева создала несколько танцев, в том числе на прелюд Рахманинова и на этюд Карла Черни — образ набегающей волны. Танцевал Румнев и «Раненую птицу» — сольный вариант «Гибнущих птиц» Алексеевой на Революционный этюд Шопена. Тогда же он поступил на медицинский факультет Московского университета и во ВХУТЕМАС, в мастерскую живописца Ильи Машкова, однако вскоре сделал окончательный выбор в пользу танца. Занимался он одновременно в балетной школе при театре Художественно-просветительного союза рабочих организаций, в Ритмическом институте и в студии Антонины Шаломытовой[363]. Со счастливой внешностью, выразительный и пластичный, Румнев быстро вышел на свою дорогу и уже в 1919 году имел собственных учеников.

Московские студии по большей части своих помещений не имели, отапливаемых залов вообще было мало, и занятия велись нерегулярно. Вхожий во многие студии, Румнев предложил им объединиться в один коллектив под названием «Искания в танце», ядром которого должна была стать студия Алексеевой[364]. На короткое время это удалось реализовать. Румнев вел в новой студии классы танца и пантомимы; в программу также входили гимнастические упражнения, задания на пластику и ритм, выразительность и музыкальность. Студию посещали сестры Наталья Глан и Галина Шаховская, ставшие известными хореографами, драматические актеры — в том числе Михаил Жаров. Однако и объединившись студийцы не получили теплого зала, и зимой обрызганный водой — чтобы не скользил, — деревянный пол покрывался ледком[365].

Несмотря ни на что, в эти годы Румнев много танцевал — в Кафе поэтов на углу Тверской и Настасьинского переулка, на «вечерах освобожденного тела» Льва Лукина. Алексей Сидоров называл его «поразительным» и считал, что им бы мог «гордиться Запад»[366]. В 1920 году Румнев был принят в труппу Камерного театра: играл в постановках А. Я. Таирова, преподавал актерам «искусство движения» и ставил танцы — «пантомимно-гротесковые, если понимать под гротеском не только комическое, но и трагическое»[367]. Один из его сольных номеров — о современном Дон Кихоте на музыку Скрябина — назывался «Последний романтик». «Слишком изысканный, чрезмерно изящно движущийся, подчеркнуто часто взмахивающий аристократическими тонкими кистями, поражающий изломанными движениями длинных рук и ног»[368], на фоне физкультурников Румнев выглядел анахронизмом. Критики говорили, что он нарциссичен и всегда демонстрирует самого себя; аристократизм и романтизм не прошли для него даром.