Подросток Савенко - Эдуард Лимонов

— Зачем его, бедного, притащили из Сибири сюда расстреливать? — шепчет мать.

— Потому что весь этот год приговоренных к смерти расстреливают в Кривом Роге. Пару лет назад расстреливали в нашей Холодногорской тюрьме. Ввели эту годичную систему только в целях поддержания морали среди охранников тюрем. Один год расстреливают всех приговоренных на территории СССР в одной тюрьме, другой год в другой… — Отец замолчал, потом продолжил: — Мужественный человек… Молодой еще, лет тридцать пять всего. Рыжий. Высокий. Офицер, который сдавал его мне, намекнул, что вроде как покушение было на самого Никитку…

Отец опять замолчал. Слово же «Никитку» он произнес с видимым презрением. Как и многие военные, отец не любит Хрущева. Хрущев урезал военным пенсии и всячески старается «разоружить армию», как говорит отец.

— Ты думаешь, Вениамин, что он?.. — прошептала мать и, испуганная самой мыслью, не договорила.

— Чего тут думать. Конечно! — подтвердил отец и закончил за мать: — Пытался его убить. Это уже, говорят, не в первый раз…

Потом родители затихли, очевидно, уснули. Заснул и Эди-бэби.

Сегодняшний, 1958 года, Эди-бэби тоже засыпает на своем диване, даже не сняв куртки.

Мать является, конечно, тотчас после того, как Эди-бэби засыпает, и будит его.

— Ты дома? — удивляется мать. — Дурак, зря не пошел со мной к тете Марусе. Все танцевали, было очень весело. Дядя Ваня плясал чечетку.

— Угу, — сонно мычит Эди, — «очень весело».

— Да уж веселее, чем с твоей шпаной, — парирует мать. И идет в атаку: — Почему ты не снимаешь свои ужасные ботинки? После тебя мне всегда приходится потом чистить диван. Он и так уже весь в пятнах. И кто же спит в куртке?! Варвар, а не сын!

Эди-бэби уже расхотелось спать. И он понимает, что мать, против ожидания, явилась от тетей Марусь бодрая, энергичная, по крайней мере, час «пиления» обеспечен. Посему Эди-бэби встает, достает с чемодана, стоящего в дверной нише, за портьерой, спальный мешок, подаренный когда-то ему на день рождения отцом Шепельским, и идет на веранду.

— Ты что, с ума сошел! — восклицает мать. — Ноябрь на дворе! Хочешь заработать крупозное воспаление легких? Чокнутый! — И мать вертит указательным пальцем у виска, изображая, насколько чокнутый Эди-бэби.

Эди-бэби думает, что мать хвалится чистотой своего русского языка, якобы не затронутого местным украинизированным произношением, однако сама употребляет даже и блатные словечки. «Чокнутый» — это сумасшедший.

Сумасшедший Эди презрительно хмыкает и уходит на веранду, притворив за собой дверь.

По просьбе Эди-бэби веранду все-таки решили переделать в отдельную комнату, следуя примеру соседей, которые спешно создают себе дополнительную жилплощадь. Даже инертный Вениамин Иванович наконец раскачался и заплатил строителям, воздвигшим широкоблочную стену, отделившую их часть веранды от части майора Шепотько, другая сторона ограничивалась капитальной стеной, и, кроме того, воздвигли целую систему деревянных рам, отделивших лобовую часть веранды от внешнего мира. Однако сооружение все еще не имеет стекол, почему на веранде и царит уличная температура.

Эди-бэби расстилает на раскладной брезентовой кровати спальный мешок и залезает в него. Спать больше не хочется. Ебаная проблема денег опять не дает покоя. «Где достать денег? Где достать?» — думает Эди снова и снова, ворочаясь в своем спальном мешке.

«Была бы мать человеком, — размышляет Эди. — Что ей стоит дать ему двести пятьдесят рублей? Хуйня, а не деньги!» Но мать уперлась. Раиса Федоровна не менее упряма, чем Эди.

Внутри в комнате потух свет. Мать легла спать. И в тот момент, когда потух свет, Эди-бэби вспоминает о столовой.

«Идея! — решает Эди. — У них наверняка собралась сегодня масса денег, которые они не успели сдать инкассатору. Какие же инкассаторы в праздничный вечер?»

Однако сомнения в обилии денег, наторгованных сегодня столовой на Первой Поперечной улице, у Эди-бэби все-таки есть, и он не может решить, грабить или не грабить ему столовую. Он некоторое время лежит в темноте и думает. В осеннем салтовском воздухе постепенно затихают последние крики последних полуночных компаний, наконец догулявших свое.

«Пойду, — решает Эди. — Погляжу, если будет момент — залезу. Хуево только, что в столовой оставляют на ночь свет, потому все, что происходит внутри, отлично можно увидеть снаружи через большую новую стеклянную дверь и внушительные окна». Но одно окно — полуподвальное, через него-то Эди и думает залезть в столовую. Никто не сможет увидеть его, когда он будет выдавливать стекло.

Совсем уже собравшись, а именно ощупав все свои карманы и для этого осторожно поворачиваясь в спальном мешке, при этом парусиновая раскладушка скрипит своими пружинами и алюминиевыми трубами, Эди-бэби внезапно обнаруживает, что очки его остались в комнате. Это обстоятельство охлаждает его пыл, и он некоторое время лежит не двигаясь, решив не грабить столовую.

«Но где я возьму деньги, чтобы повести завтра Светку к Сашке Плотникову? — с ужасом спрашивает себя Эди. — Если не достану я денег, капризная Светка станет ходить с Шуриком, она и так хвалится, что Шурик, он работает продавцом в обувном магазине, зарабатывает много денег, никогда не приходит к ней без коробки шоколадных конфет и бутылки шампанского». «Ты для меня бедный!» — сказала как-то раз заносчивая Светка, морща свое кукольное личико. Эди-бэби представил кукольное личико Светки и улыбнулся. Еще у Светки замечательные, длинные-предлинные ноги, в точности как у женщин из иностранных журналов, которые Эди показывал Кадик. Такие же журналы — французские, и немецкие, и даже американские — есть у Сашки Плотникова. Они принадлежат его отцу.

Мать Светки, что бы там ни говорили в поселке, может, она и проститутка, одевает Светку по последней моде. Светка носит крахмальные нижние юбки и платья с кружевами и в таком наряде еще больше становится похожей на куклу.

Эди-бэби гордится своей Светкой и считает ее лучшей девочкой в поселке. Из малолеток, разумеется… Да и из взрослых тоже, подумав, решает Эди…

Эди-бэби все-таки решил идти. И идти без очков, потому что, чтобы достать очки из комнаты, ему придется разбудить мать, она спит очень чутко и непременно проснется, едва он откроет дверь. «Надо идти, надо, — ободряет себя Эди. — Иначе денег мне не достать». Столовая кажется ему единственным шансом. Днем, когда он проходил мимо столовой с Асей и Томкой, у него шевельнулась мысль, чтобы столовую ограбить, именно из-за толпы посетителей. «Наторговали, очевидно, кучу денег в праздничный день, — продолжает подбадривать себя Эди, — в праздник кто же жалеет деньги?»

Эди осторожно вылазит из спального мешка и, проверив еще раз содержимое своих карманов, застегнув куртку, просовывает туловище в отверстие бесстекольной рамы. Минута — и Эди уже сидит на цементном внешнем карнизе веранды. Он мог бы прыгнуть вниз, в конце концов, это только второй этаж, но боится разбудить мать и Толика Переворачаева под ними, звук приземления будет слышен. Посему он хватается рукой за оставшиеся нетронутыми прутья решетки, ограждающей веранду, и повисает на руках. Переворачаевы давно уже построили себе дополнительную комнатку на месте такой же веранды первого этажа, как и у семьи Эди, и Эди поэтому приходится принять дополнительные предосторожности, дабы не раздавить переворачаевские стекла. Эди-бэби скользит по стеклам телом, ищет опору для ног и, не найдя ее, разжимает руки. «Шлеп!» — он благополучно падает на асфальтовую дорожку, обходящую их дом по периметру.