Император - Денис Старый

всех наших традиций. Она растоптала свой народ и теперь недостойна быть даже подругой мо-и [верховный вождь]. Это говорю вам я, али-и [вождь] Кеоколо, — вещал с небольшого холма почти обнаженный, весь татуированный, мужчина с бугрящимися мышцами.

— Но, почему ты, Кеоколо, не заявил о своих правах ранее, когда белые люди с железом, только приплыли? — говорил али-и Кивихеуло. Когда пришлые люди помогли нам с железом, когда они расчищали и засевали поля, когда отдавали нам свои теплые одежды? Почему ты, Кеоколо, не заявил о своих правах? Почему, когда иные мо-и пошли войной на нас, и пришлые их убили, ты не заявил о своих правах, али-и Кеоколо? — пожилой мужчина с некогда сломанной и неправильно сросшейся ногой, оставшийся до конца жизни хромым, умел быть благодарным и понимал, что те перемены в жизни, которые принесли пришлые, несут больше добра, чем зла.

— Старик, как можешь ты иметь право голоса и считаться али-и, если уже пять лет не водишь воинов на битву? — говорил молодой и сильный мужчина, блестя телом, намазанным маслом.

— Пусть так! Но я никогда не был дальше от врага, чем твой отец, — сказал пожилой али-и.

— Метни копье в меня, старик, а после я убью тебя своим! — сказал Кеоколо и лихо спустился с холма.

— Я готов умереть за королеву Лилиуокалани Первую, ибо она носит под сердцем наше общее будущее. Знайте же, воины — если вы сегодня и победите, то белые люди придут вновь, и тогда они не станут чтить наши капу, убьют наших женщин, а мужчин заставят выполнять всю работу. Мы должны учиться у них, становиться вровень, и даже выше, пришлых. И тогда наш народ займет достойное место. Знайте же, что это русские, но есть иные народы, на таких же больших лодках, и они могут быть не столь доброжелательны! — говорил Кивихеуло.

— Что ж, старик, ты сказал то, что хотел, а я тебя слушал, — сказал молодой вождь высокого ранга и отошел шагов на двадцать. — Бросай свое копье!

Кивихеуло бросил свое копье. Молодой воин движением тела избежал попадания и поймал оружие, когда оно пролетало мимо и чуть не угодило в грудь. Опытные воины могли оценить скорость, точность и силу, с которой было брошено копье умелого, но уже пожилого али-и. В глазах Кеоколо на мгновение, но отразился страх, он понял, что, если сейчас не убьет некогда соратника своего отца, то не дожить ему до смены время бога Ку [бог войны] на время богини Папа [богиня природы]. Молодой вождь приноровился так метнуть копье, чтобы затруднить хромому али-и уход от удара.

Опытный Кивихеуло смог сразу же оценить коварство броска. Его искалеченная нога предательски подвернулась, и деревянный наконечник крепкого дерева коа вонзился в грудь старика.

— Я обещал пришлому, что защищу тебя, Лилу, но не смог сделать этого, прости меня! — сказал воин, а слеза с его глаза стала стекать по щеке под метроном последних ударов некогда пламенного сердца.

— Ну? Есть ли кто-нибудь еще, кто бросит мне вызов? — победно подняв руки вверх, кричал Кеоколо. — Я полон маны [жизненная и духовная сила в верованиях гавайцев]. И бог Ку ведет меня. Наши кахуно [жрецы] сказали мне, что время богини Лоно [богиня плодородия] сменилось на власть бога Ку. И теперь мы пойдем войной на пришлых и заберем у них, все, что они имеют. И тогда никто из чистых лицом не посмеет ступить на наши земли, но мы станем богатыми маной и будем жить по заветам капу. Всем, кто откажется идти в бой, отрезайте уши!

На утро после собрания али-а, Королева Лилиуокалани, остававшаяся в неведении о том, что затеял ее троюродный брат Кеоколо, была в своем жилище и ее обследовал корабельный врач. Никаких патологий беременности не было выявлено и уже через месяц должен родится здоровый ребенок.

Королева в очередной раз отказалась стать женой Кеоколо, как того требовали традиции, ее сердце не принимало молодого вождя. Лилиуокалани рассчитывала, что у нее достаточно воинов, которые поклялись в верности и сейчас они уже вооружены железом, а некоторые даже огненным оружием. Такой силой можно было вести успешную войну даже без помощи пришлых, чьи лица были чисты и без единой татуировки.

— Опасность! — закричали снаружи, когда руководитель русской миссии Кубарев Андрей Леонтьевич разливал так полюбившийся королеве чай.

— Что случилось? — Кубарев резко посерьезнел.

— Нападение. Сотен семь туземцев, может и больше, а у нас только два плутонга солдат, — сообщил забежавший в дом мичман.

— Уведите королеву на наш корабль, срочно отдайте приказ вахтенной команде фрегата изготовиться к бою. Я останусь с солдатами и прикрою наш отход.

— Андрей Леонтьевич, это неправильно. Моя честь офицера будет затронута, — ответил молодой мичман Дмитрий Иванович Кислов.

— Так, вызовите меня на дуэль, черт возьми! Исполнять приказ! Я дал слово капитану Спиридову, что защищу королеву даже ценой своей жизни. Вы же поступите в распоряжение капитана фрегата «Новоархангельск», который сейчас обследует соседние острова. Исполнять! — жестко, без права на возражения, говорил Кубарев.

За время пребывания на Гавайях, Кубарев завел себе женщину, которая уже собиралась принять христианство, и тогда Андрей Леонтьевич взял бы гавайскую красотку в жены. Его Окелани должна была сменить имя на Марию, но не это было главным. Она уже на пятом месяце беременности, и Кубарев искренне желал этого ребенка. Все в команде знали о страсти капитана, но авторитет Андрея Леонтьевича был столь высок, что о слабости командующего не было принято говорить.

И вот сейчас, когда нависла опасность, а его будущая жена живет в другом конце деревни, Кубарев спешил ее спасти. Вдали раздались ружейные выстрелы, и Андрей Леонтьевич, проследив взглядом за удаляющимися мичманом, королевой, тремя телохранителями Лилу и еще четырьмя матросами, резко рванул в сторону хижины своей женщины. Как он преодолел метров триста расстояния, Кубарев и не понял. Его Окелани уже стояла рядом с хижиной и высматривала, что же происходит на поле перед главным поселением острова Гавайи.

Жесткий удар в спину был неожиданным для русского капитана и не стал смертельным из-за того, что Кубарев предусмотрительно носил кирасу. Да, было жарко, порой невыносимо, но жрецы предупреждали, что наступает время бога войны, который потребует жертв. Именно поэтому в деревне у королевы группами менее, чем двадцать пять человек, не находились. Сейчас же Кубарев был один… Нет с ним были револьверы и женщина, которую он защитит. Резко развернувшись, Кубарев смог увернуться от летящего копья, при этом доставая из кобуры револьвер. Противников было уже пятеро, все они были обнажены.

— Бах! Бах! Бах! — прогремели оглушительные выстрелы.

— Беги к кораблю! — кричал Кубарев, выцеливая очередного противника.

Но Окелани спряталась за спину своего мужчины и не смела сделать и шага. Скорее, она не проявляла страх, а, напротив, решила остаться со своим мужчиной до последнего.

Уже, когда два револьвера были опустошены, а шпага капитана обагрилась алой кровью, он увидел бегущего к нему мичмана Кислова в сопровождении пяти казаков.

«На цепь посажу гаденыша!», — пронеслось в голове у Кубарева, а на лице предательски расплылась улыбка.

Кислов проследил, как ялик с королевой отчалил, убедился, что матросы начали ускорять лодку в направлении фрегата, и быстро побежал обратно. Еще, когда мичман вел королеву к лодке, он увидел вдали рыбачащих казаков и побежал в сторону деревни, призывая станичников на помощь. Казачки нарушили приказ и решили втихую распить штоф самогонки под жарящихся на костре морских гадов. Но вряд ли теперь кто-то их осудит, так как пластуны, как только добежали до капитана, стянули на себя втрое большее количество воинственных туземцев, давая возможность Андрею Леонтьевичу спасти свою женщину и самого себя.

— Уводи ее! — прошипел Кубарев.

— Да хоть расстреляйте после, но вы важнее меня, сами и ведите! — ответил мичман, и столько решительности было в его глазах.

— Отведи ее подальше, мы задержим туземцев, но после вас нагоним! Я уйду, но не могу я раньше иных бежать, я же капитан!

Четыре минуты практически в полном окружении казаки и капитан отбивались от уже не столь решительных туземцев.

— А что, Вашбродь, отходим уже? — спросил один из казаков, лихо увернувшись от летящего