Янтарная Ночь - Сильви Жермен

Тот повел его к Шатле. Идя по Дворцовому бульвару, он на мгновение остановился и, указав на тяжелую массу префектуры полиции, сказал: «Вот куда они хотели попасть. Как раз к этому зданию шли». Янтарная Ночь сразу же отрезал: «Да кто „они“-то? Мертвецы в выходных костюмах?

Женские туфельки без ног внутри?» Тот ответил не сразу, только у моста Менял: «Я тоже там был, той ночью. Сидел в кафе на бульваре Сен-Мишель, когда это случилось. Был там и видел. Видел толпу, которая шла без гнева и криков. Видел, как полиция вдруг бросилась на них, направляя машины прямо в толпу. Видел, как их лупили дубинками — мужчин, женщин, стариков — без разбора. Потому что они были арабы и с их сородичами шла война. Видел… Порой я спрашиваю себя, что же я видел, потому что никто, или почти никто, не хочет об этом говорить, признать это преступление. А ведь речь идет именно об этом, о преступлении. О преступлении — бессмысленном, непростительном, совершенном ни с того, ни с сего над безоружными людьми в столице страны, притязающей на „права человека“. О преступлении, хладнокровно совершенном моими согражданами. Согражданами, соотечественниками! Эти дурацкие слова иногда приобретают такое странное звучание. Противоречивое звучание, в зависимости от эпохи, от фактов. Во время оккупации у этих слов должно было появиться болезненное созвучие с несчастьем, страхом, гневом. Но той ночью этим словам был созвучен лишь стыд. Стыд, возмущение, отвращение и жалость тоже. Едва год прошел, а уже забыли — хуже, отрицают. Едва война кончилась, как уже пытаются все отмыть добела, и каждая из двух стран-участниц торопится отстирать свою национальную совесть, протереть свою память. У народов всегда две памяти: одна долгая, очень долгая память, касающаяся славы и героизма, и еще более долгая — память мести, эта — долгая и цепкая! А еще есть короткая, совсем коротенькая память — память стыда и поражения. И на конце этой атрофированной памяти есть еще более короткий обрубок, рудимент: отказ от памяти, полное отрицание памяти о нечистой совести и виновности. И вот я видел однажды вечером, как были написаны несколько часов нашей истории, написаны быстро, с ходу и тотчас же полностью стерты. И это в нескольких шагах от Парижской Богоматери». — «Не вижу связи», — сказал Янтарная Ночь. «Быть может, она не слишком бросается в глаза, но все же не совсем отсутствует. Потому что той ночью было что-то от крестового похода в действиях орды полицейских, ринувшейся на подданных Аллаха. Крест против полумесяца, даже если крест в данном случае имел форму дубинки. Вот к чему ведет атрофия памяти, опять начинается беснование, та же охота на инородцев. После звезды — полумесяц». — «Не думаю, что легавые особо чтут Божью Матерь, — заметил Янтарная Ночь. — Я, впрочем, тоже». — «Догадываюсь». — «А вы? Вы, кажется, очень привязаны к Божьей Матери, но при этом говорите тоном разочарованного, преданного любовника». — «Преданного — нет, но разочарованного — да. Однако разочарован я не ею, а тем, как используют ее имя. Даже не разочарован, а возмущен до омерзения. Тем, как используют — так часто — имена, данные Богу и Его святым во всех религиях. Вечно возвращаются к почитанию идолов — прекрасных, победоносных и злобных, обвешанных золотом и оружием, и забывают икону. Еще один случай искаженной памяти». — «Похоже, вы сами забыли про ваше приглашение выпить по стаканчику. Слишком много говорите, мне из-за вас пить захотелось». Они сошли, наконец, с моста Менял и устроились в кафе на площади Шатле. Дождь все моросил — огромный рой крошечных порхающих капелек, окутывающих дымкой прохожих, дома.

Из кафе они вышли последними, когда официанты уже переворачивали стулья, ставили их на столы и подметали полы. Оказавшись на тротуаре, Янтарная Ночь, совершенно пьяный, вскрикнул. «Ну, что ты там увидел, — спросил его собутыльник, — призрак Нерваля во фраке и цилиндре, ускользающий из театра через служебный вход?» Но то была всего лишь внезапно выросшая перед ними башня Сен-Жак, которая показалась ему под изморосью жутким призраком — гигантской, воздетой в ночи рукой, готовой поразить город. Они еще какое-то время бродили по улицам нетвердой походкой. Больше не разглагольствовали, только его случайный знакомец насвистывал песенку «Что осталось от нашей любви?» Они прошли по улице Сен-Дени, утыканной мрачными девицами для утех с покрасневшими от холода ляжками. Янтарная Ночь — Огненный Ветер, отрекшийся от всякой памяти и от всякого прошлого, в свою первую парижскую ночь разгуливал по одной из самых древних, наиболее обремененных прошлым улиц города.

Улица Сен-Дени, великий коронационный путь, по которому короли и королевы при восшествии на престол въезжали некогда в свой город, направляясь на торжественный молебен к Божьей Матери. Улица Сен-Дени, великий погребальный путь, по которому государи, когда завершалось их царствование и пресекалась жизнь, с великой пышностью отбывали из своего города и от своего народа, возвращаясь в базилику,[12]дабы упокоить там свои останки и продолжить в камне королевское предание. Улица Сен-Дени, последняя остановка осужденных по дороге к Монфоконской виселице, где они принимали, прежде чем повиснуть над городом, три куска хлеба и кружку вина из голых рук Божих Дочерей, монашек, поющих чистыми голосами покаянные псалмы. Улица Сен-Дени, открывающая вечером свои приютские двери бездомным, которые приходили сюда в поисках сна за два су, пристраивая «у Фрадена» свои пустые от усталости и голода головы на веревках, протянутых от стены к стене за нехваткой постелей для их убогих костяков. Улица Сен-Дени, ужасное чрево, скрывающее в своих невероятных вертепах племя оборванных теней — попрошаек, бродяг, жуликов, воров любого пошиба, умельцев выводить на сцену свою абсолютную нищету в немыслимом театре ужаса, чтобы через жалость и милосердие извлечь из нее выгоду.

Улица Сен-Дени, носящая имя одного из юродивых, который подобрал свою голову с земли, куда она скатилась, отрубленная ударом секиры, чтобы омыть ее в воде источника. Улица Сен-Дени — место, которое, задолго до того, как получило имя, задолго до того, как тут появился город, даже задолго до того, как тут появились люди и история, видела вереницы фантастических слонов, идущих к Сене на водопой.

Янтарная Ночь — Огненный Ветер шел, покачиваясь, по улице Сен-Дени под блестящим взглядом публичных девок. Целый строй взглядов, блестящих от туши и неона, направленных на проходящего мужчину. Но он замечал лишь их колени, округлость всех этих голых коленей, вылощенных дождем, слегка согнутых под грузом тел, уставших выставлять себя напоказ. Улица Сен-Дени, длинная дорога, обсаженная круглыми гладкими коленями, словно бульвар платанами.

В конце концов они добрались до Восточного вокзала. «Ишь ты! — воскликнул Янтарная Ночь. — Вернулись к исходной точке!» — «А не сесть ли нам на поезд, все равно какой?» — предложил его спутник. «Ни в коем случае. Не желаю вновь уезжать туда, откуда приехал. С южного или западного вокзала еще куда ни шло. Но не с восточного. Ни за что!» — «Тут нет ни южного, ни западного вокзала, — поправил его спутник. — У них другие названия, но забыл, какие». Они прошли через здание и вышли на пустынный перрон. Дошли до конца платформы и постояли там какое-то время лицом к рельсам, убегающим в ночь. Ничего не произошло, город, казалось, растворился в дожде и черноте, всякое движение остановилось. Они стояли в конце перрона, как на оконечности мола, затерявшегося среди моря, забытого кораблями. «Пошли спать», — сказал Янтарная Ночь. Он не держался на ногах, чувствовал, что еще немного, и рухнет замертво. Они вернулись на вокзал, легли на скамьях в зале ожидания и заснули в мертвенно-бледном свете и гуле ожидания, которое их не касалось.