Алый камень - Э. Энн Джуэл

Онемение. На секунду оно поглотило меня. Теперь я тону в океане стыда.

Мой пустой взгляд падает на его руки, запихивающие заряженную обойму в пистолет. В следующее мгновение он прижимает меня спиной к стене. Удар выбивает дыхание из моих легких.

Тео прижимает пистолет к моему виску гораздо сильнее, чем это сделала я.

— Я забираю твою жизнь. У тебя нет гребаного выбора. Ты поняла? — Дьявол пляшет в его глазах, холодных, как металл, прижатый к моей голове. Его челюсть сжимается, а все тело дрожит, даже рука дрожит, когда он вгоняет пистолет в мою кожу.

Тео или рак?

Рак — это так неоригинально. Я выбираю Тео.

— Тогда нажми на курок.

Он зажмуривает глаза и качает головой, мышцы пульсируют на руках и шее.

— Уходи. — Его рука безвольно падает на бок, пистолет болтается на пальце. — УХОДИ!

Я вдыхаю, страдая от вида этого человека с закрытыми глазами и опущенным подбородком больше, чем если бы он нажал на курок.

Я поворачиваюсь и нетвердой походкой направляюсь к двери.

— Мы никогда больше не будем говорить о том, что находится в сундуке, иначе…

Он оставляет конец повисшим в воздухе.

Я киваю один раз и ухожу.

Меня зовут Скарлет Стоун. Я считаю, что современная медицина чудодейственна — а также переоценена, коррумпирована и иногда смертельно опасна. Я не знаю точно, когда врачи начали концентрироваться на лечении симптомов, а не на первопричине болезни. Когда бы это ни произошло, они больше не могли следовать своей клятве «не навреди».

Я больше не узнаю свое отражение в зеркале. По всем прогнозам, я умру примерно через месяц. Даже если эта жизнь не даст мне официального выселения через тридцать дней, Нолан даст.

Тео работает над нашим домом в перерывах между другими проектами, и, кажется, он идет по графику, ремонт наверху близится к завершению.

Сундук? Я отпустила его. Я не знаю, что все это значит. Татуировка «Кэтрин» на его руке — это его мать. Она была убита. Я тоже должна быть мертва. Я нажала на курок, и щелчок от того, что я не умерла, не перестает воспроизводиться в моей голове. Даже упрямая дочь великого Оскара Стоуна может признать свою неправоту. Нажимать на курок было неправильно.

Моя цель в жизни? Я еще не до конца поняла ее, но все ближе к признанию того, что мое существование — пусть и более короткое, чем я надеялась, — что-то значит. Танцы со смертью в течение нескольких месяцев открывают многие секреты жизни. У меня нет детей или даже большого количества друзей, но, если бы они у меня были, я бы хотела, чтобы мое неизгладимое впечатление на них было таким: «Каждая жизнь имеет значение, но никогда одна не важнее другой. Иногда молчание имеет большее значение, чем слова. А любовь… ее бесконечно невозможно определить, но она однозначно, без всяких сомнений, причина, по которой мы здесь.»

— Я уеду на несколько дней, — объявляет Тео, натягивая брюки, без нижнего белья.

Секс был постоянным между нами в течение последних нескольких месяцев. Он тоже не нажимал на курок, но в ту ночь, клянусь, он пытался трахнуть меня на расстоянии дюйма от моей жизни. Он наказывал, требовал, контролировал и изменял мою жизнь. Как бы он ни пытался это скрыть, я чувствовала каждую унцию его боли из-за того, что произошло в тот день.

Я не могу заставить себя справиться с депрессией, которую вызвал мой диагноз. Дело не только в диагнозе, дело в Тео. Принять смерть было легче после ухода от Дэниела и Оскара — разрыв связей, которые подпитывали мое чувство вины за то, что я хочу прожить свои дни на своих условиях. Тео заставляет меня хотеть прожить все мои дни, даже те, которых у меня не будет — больше, чем я хотела прожить их для Дэниела или Оскара — и это слишком тяжело.

И все же… это был просто секс, смешанный с растущей паутиной лжи, которая служит хорошим барьером на пути к правде. Это хреново во многих отношениях, и в то же время одинаково прекрасно. Единственная правда, которую мы разделяем — это то, что все есть ложь.

Я надеваю футболку и натягиваю трусики, пока стою.

— Куда ты едешь?

Тео оглядывается через плечо, его бронзовая борода немного длиннее, его голубые глаза немного мягче, но в них все еще присутствует предупреждение.

Я пожимаю плечами.

— Обмани меня.

После нескольких мгновений изучения меня, его внимание возвращается к молнии, и он застегивает ее, прочищая горло.

— Кентукки.

По моей коже пробегает холодок, пробуждая любопытство, которое я подавляла несколько месяцев после того, как нашла сундук.

— Составить компанию?

Он качает головой.

— Разве у тебя нет свадьбы, которую нужно спланировать?

В моем ворчании слышится сарказм.

— Да. Мне нужно договориться с поставщиком провизии, сделать последнюю примерку платья и перестать трахаться с моим бородатым соседом по дому.

Тео проводит рукой по своим спутанным волосам, отходя от меня.

— Ну, вычеркни «перестать трахать своего бородатого соседа по дому» из своего списка. Мы закончили.

— Отлично. Я позвоню поставщику провизии.

— У тебя нет телефона. — Он захлопнул дверь ванной.

— Пошел ты. — Я хмуро смотрю на дверь.

Он прав. У меня нет телефона. У меня нет ни обслуживающего персонала, ни жениха. У меня почти нет жизни.

***

Моя мама умерла от рака яичников, но не раньше, чем ее почти выпотрошили на операционном столе, ввели яд в вены и облучили изнутри и снаружи.

Резать.

Травить.

Сжигать.

Это был мой самый ранний урок о раке — рассказ Оскара из первых рук. Может быть, я не видела достаточно чудес в своей жизни, чтобы отдать все свое существование в руки компаний, чьи средства к существованию зависят от лечения, а не от излечения рака.

Маме объявили ремиссию «Без признаков заболевания». Мой отец отвез ее в Италию, чтобы отпраздновать это событие, а бабушка присматривала за мной. Мне было восемнадцать месяцев.

Современная медицина вылечила ее. Посыпаем конфетти.

Через шесть месяцев у нее обнаружили рак в печени, легких и мозге. Через тридцать семь дней она умерла. Я этого не помню, но смерть моей мамы разыгрывалась в глубине убитых горем глаз моего отца с самого раннего возраста. Он изначально не хотел, чтобы она проходила химиотерапию.

Рак — это следствие слабости организма, а не ее причина. Моя мама уничтожила последний клочок своей иммунной системы канцерогенами. Кто-то, любой, в ком есть хоть искра истинного разума — должен увидеть иронию в лечении рака канцерогенами. Мое мнение дико непопулярно. Имеет ли это значение? Нет. Это всего лишь мое мнение, и оно должно иметь значение только для меня.