Игрушка белоглазого чу - Глеб Васильев

В самом деле, Алексей ни в какое сравнение не шел с тетей Клавой – угрюмо возил шваброй по бугристому полу, опустив глаза и страстно мечтая стать невидимкой. Ни с кем не разговаривал, обязанности свои выполнял сносно, но не более того. Не приятно парню было, что смотрят на него все так, будто это он всеобщую любимицу спиртом метиловым подпоил, чтобы место ее фартовое занять. Да и платили самую копеечку, чтоб организм молодой совсем концы не отдал. Один только Шота Васильевич Кругель, старичок, помогающий своей пенсионной старости подработкой ресторанным музыкантом, относился к Алексею по-человечески. То червончиком поможет, то колбаски чуть склизлой подкинет – парень ест, а дедушка Кругель его по головке гладит, глазами добрыми, как у старой коровы смотрит, и приговаривает «жри, сучонок, все одно на выброс». Именно Шота Васильевич приобщил юного Алексея к волшебному миру музыки. Глядя, как Кругель волосатыми пальцами, испещренными старческими пигментными пятнами, гладит блестящие черные и белые клавиши синтезатора, слушая его проникновенный чуть хриплый голос, Алексей млел, забывая обо всем на свете. Его душа покидала тело и устремлялась в неведомые дали – туда, куда манили его чарующие звуки. Каждый вечер ровно в восемь Алексей бросал швабру и затихал в каком-нибудь укромном уголке, откуда можно было наблюдать за выступлением Шоты Васильевича. Несколько раз юношу ловили за этим занятие, ругали, повторяли, что если он еще хоть раз вздумает отлынивать от работы, будет немедленно выставлен на улицу, но ему было все равно – у него появилась цель в жизни. Через полгода работы в ресторане Алексей наизусть знал весь репертуар Кругеля, мог в любой момент дня и ночи от начала до конца продекламировать слова песен «Владимирский централ», «Мурка», «Голуби летят над нашей зоной», «Гоп-стоп» и многих других. Продекламировать-то он мог, а вот петь никак не получалось. Не то что петь так же тепло и проникновенно, с такой же берущей за душу хрипотцой, как Кругель, а петь вообще. Алексей очень страдал, думал наложить на себя руки. Мыслимо ли пережить такую подлую подножку, которую ему подставила судьба, сначала уверив, что вот она – цель жизни, а потом, как бы передумав, заклеймившая печатью «нет голоса, нет слуха»? Но Алексей резонно предположил, что на тот свет еще успеется, а пока можно еще покочевряжиться. Выпив для храбрости сто грамм водки, слитой из полсотни выпитых клиентами ресторана бутылок, Алексей подошел к Кругелю после очередного выступления, бухнулся старику в ножки и молил об одном – взять сироту к себе в обучение, поделиться секретами мастерства. О том, что Алексей отнюдь не сирота, Кругель знал наверняка, но преклонение со стороны молодежи, которую он недолюбливал (откровенно говоря, боялся, так как не раз был бит и ограблен пьяными школьниками), польстило самолюбию чрезвычайно. Поджав губы и напустив на себя высокомерный вид, Шота Васильевич легонько пнул коленопреклоненного Алексей носком ботинка под дых и равнодушным тоном сообщил, что это вздор, но он (Кругель) над этим еще, быть может, подумает. Боясь дать своей надежде корни, так как не понаслышке знал боль и горечь разочарования, юноша все же не удержался – вскочил на ноги, коротко крикнул «ура!», расцеловал старика в дряблые щеки и убежал. Шота Васильевич в польщенном умилении утер со щек слюну Алексея, твердо для себя решив, что непременно сделает из этого щенка маститого лабуха. Бедолага Кругель и подумать не мог, что его благому намеренью свершиться не суждено.

Следующий день оказался для Алексея судьбоносным. Время до восьми часов тянулось невероятно медленно и мучительно, как никогда раньше. Алексей успел трижды произвести влажную уборку во всем ресторане, не обойдя даже подвала, служащего ему жилищем, а часы предательски показывали всего полшестого. Грызя ногти, юноша слонялся по ресторану, получая тычки от официантов, но даже не замечал их – он ждал, когда же появится Кругель, достанет из синтетического чехла свой старенький японский инструмент и начнется волшебство. А потом, быть может, старик подзовет его и скажет, что согласен сделать попытку, но, конечно ничего обещать не может… И Алексей станет самым счастливым человеком в мире. В тот вечер не один только Алексей нервно поглядывал на часы, ожидая прихода музыканта. Борис Карлович, к которому из далекой Москвы приехал в гости родной брат Иван, всеми силами хотел показать гостю, что не только в столице умеют люди культурно отдыхать. В своем ресторане Иванов самолично обслуживал брата, поднося ему лучшие блюда и напитки. Но брат выпивал и закусывал как-то рассеяно, не отдавая должного мастерству поваров, будто заскочил перехватить кусочек в приуроченную к какому-нибудь заводу столовку. «Ну, и где твой обещанный виртуоз?» – каждые пять минут спрашивал Иван, заставляя Бориса Карловича напрягаться до дрожи в руках, держащих поднос с очередным кулинарным изыском. «С минуты на минуту, с минуты на минуту» – наскоро лепя из губ улыбку, отвечал радушный хозяин. Глубоко в душе Борис Карлович лютой ненавистью ненавидел младшего брата, и причины тому имелись. Пятнадцать лет назад Иван Иванов отправился покорять Москву, и целых четырнадцать лет о нем не было ни слуху, ни духу. Борис Карлович, решив, что брат либо погиб, либо стал привокзальным бомжем, думать о нем забыл, радуясь собственному достатку и благополучию – владелец самого шикарного ресторана в городе – это вам не хрен собачий. И все было хорошо до тех пор, пока Иван не дал о себе знать. Он написал родителям телеграмму, в которой говорил, что стал сверх актуальным музыкальным продюсером, Москва у его ног, скоро заедет в гости. Родители Ивановых умерли вскоре после отъезда Ивана, поэтому телеграмма попала в руки Бориса Карловича. Как он был зол, как вопил, как рвал на голове волосы! Все его достижения, выстраданные и заслуженные потом и кровью, в миг обесценились в свете той удачи, которую младший брат умудрился-таки ухватить за скользкий хвост. Провыв шакалом три дня к ряду, Борис Карлович угомонился, решив, что Господь не посылает на долю человека таких испытаний, которых он снести не в силах. С тех пор единственной целью жизни владельца ресторана стал миг, когда он утрет братцу нос, покажет ему, кто чего в этом мире стоит. Рассчитывал ли Борис Карлович действительно удивить давнишнего гостя златоглавой своим убогим заведением, или просто тешил себя иллюзией – неизвестно. Но, в любом случае, отсутствие в положенный срок Кругеля на боевом посту старшего Иванова приводило в бешенство не меньше, чем назойливые «ну, и где твой обещанный виртуоз» Ивана. Алесей и Борис Карлович, абсолютно не вспоминая о существовании друг друга, к девяти часам вечера буквально места себе не находили, мучимые одной тревогой на двоих. Иван, поковырявшись вилкой в седле барашка, намекнул, что минут через пятнадцать будет вынужден поблагодарить и хозяина за прием и отчалить, так как билетик до Москвы уже начинает жечься. Борис Карлович так сжал зубы, что чуть не раскрошил их в пыль – этому помешало неожиданное появления в ресторане капитана милиции Лопного. Козырнув Ивану, Лопный отвел Бориса Карловича в уголок, где сообщил ему пренеприятную новость: вчера, по дороге домой, Шота Васильевич Кругель получил от неизвестного нападающего шесть ножевых ранений, в результате чего скончался на месте. Следствие прорабатывает версию ограбления – при покойном не обнаружено ни денег, ни музыкального инструмента. Борис Карлович заплакал, подслушивавший разговор Алексей, сидящий под столом, – зарыдал, до крови впившись зубами в кулак. Неверно истолковав причину слез Иванова, капитан Лопный неуклюже обнял его за плечи, бормоча глупые фразы утешения: – «Ну, не надо так. Он совсем уж старик был. И родственника ни одного. Все, небось, наркоманы, будь они неладны. Еще и не такое видали». «Идиот!» – Иванов потерял остатки своего самообладания, жаркой струей выпустив истерику наружу. – «Кто у меня сегодня выступать будет?! Может ты, кретин безмозглый, «Полет шмеля» на свистке своем сраном исполнишь?!». С Лопным до этого еще никто так не разговаривал. Побелев лицом, капитан выпустил Бориса Карловича из своих объятий и потянулся к висящей на поясе кобуре, дабы выстрелом в извергающую слюну и брань голову Иванова защитить свою офицерскую честь. Но, подумав, что человек явно не в себе, убит горем и «все такое» (именно в такой формулировке Лопный и подумал), капитан козырнул Борису Карловичу и удалился, стараясь не слушать летящие в след оскорбления. «Кто? Кто выступит сегодня вечером?» – скулил Иванов, понимая, что его мечта уесть брата умерла, не на долго пережив бедного Кругеля. «Я!» – розовоглазым призраком из-под стола вынырнул Алексей, – «Я выступлю сегодня вечером. Нужно почтить память Шоты Васильевича». В тот момент языком Алексея управлял не он, но сама судьба. Борис Карлович едва удостоил полотера взглядом и махнул рукой, мол, делай, что хочешь – теперь уж все равно.