Двое. После - Алайна Салах

Антон прижимается затылком к подголовнику и смотрит в потолок, обтянутый алькантарой. Это благодаря ему я знаю, что такое алькантара и чем наппа отличается от обычной кожи.

— Прости меня, пожалуйста, — шепчу. Хочется коснуться его руки и сжать, но я не хочу делать хуже.

Я осторожно снимаю с плеч его куртку, ощущая, как влажнеют глаза, берусь за гладкий металл ручки.

— Я желаю тебе огромного счастья. Ты навсегда останешься для меня родным человеком.

«После», которое меня согрело.

Ответа не следует, и через секунду я оказываюсь на воздухе. В груди горит, едкая соль выжигает на щеках огненные дорожки. Рев глушителя — и машина Антона срывается с места.

— Пожалуйста, поезжай осторожнее, — всхлипываю в темноту.

Хуже мне было лишь однажды — полтора года назад. Тогда пахло сигаретным дымом, а сейчас выхлопными газами. По опыту знаю, что их горечь въестся в память навсегда.

Я даю себе две минуты, чтобы опомниться, пригладить волосы и смахнуть слезы. Я на работе, и внутри меня ждет Виталина. А еще Булат.

Виталина не замечает мое заплаканное лицо, потому что разговаривает по телефону. Неопределенно указывает рукой за стойку и, стуча каблуками, уносится в фойе. 

Я опускаюсь на стул, трогаю глаза, промакиваю остатки влаги с ресниц. Как перестать думать? Как перестать волноваться? Как заглушить вину?

— Поговорили, — раздается сверху. Подошел Булат.

Он не спрашивает, не требует, не упрекает. Констатирует. Все ответы написаны у меня на лице.

— Я сделала ему больно, — хриплю, глядя перед собой. 

— У тебя были другие варианты?

Я мотаю головой. 

— Нет… Но все равно очень больно. Не могу… — слезы вновь заволакивают мне глаза, а немой всхлип сгибает меня пополам. — Ничего не могу… 

— Я знаю, — голос над мной звучит понимающе и почти мягко. — Нужно будет потерпеть. 

Квартира напоминает мне о том, насколько я на самом деле была не готова к расставанию с Антоном. Он оставил после себя многое во всех смыслах: на полке в ванной стоят его зубная щетка и едва начатый флакон туалетной воды, в кресле лежит смятая футболка, на кухонном столе — большая упаковка мармеладных мишек, которых Антон обожал и поглощал в больших количествах, в наволочки въелся его запах — свежий и беспечный. 

Несмотря на бессонную ночь, я заставляю себя начать уборку: снимаю постельное белье и сразу же загружаю его в стиральную машину, туда же бросаю футболку, а остальные найденные вещи складываю в пакет и прячу за комодом в прихожей. Протираю все поверхности, до которых могу дотянуться, мою полы, защищая себя от пыли воспоминаний, и думаю о Булате.

Мысли о нем ярким рисунком скользят по мрачному холсту вины и переживаний, заставляют сердце барабанить в ином ритме, отвлекают. Куда честнее и справедливее нести наказание за боль, причиненную Антону, думая лишь о нем, но у меня не получается. 

«Я волнуюсь о том, как он доедет»

«Водительские права недаром получают после совершеннолетия, Таисия. Антон не ребенок. В человеческой природе справляться с трудностями».

«Он сейчас совсем один».

«Неправда. У него есть масса вариантов, куда пойти. К любящим родителям, к себе в квартиру, к друзьям». 

«Но ему очень больно».

«Тебе тоже. Но ты жива, дышишь, разговариваешь и находишь в себе силы сопереживать. Не он первый и не он последний». 

Странно, но вчера от этих слов Булата мне стало немного легче. Хотя, возможно, все дело в его тоне, сметающем сомнения, и в том, что я привыкла ему верить. Мы выпили кофе, а после он уехал.

Закончив уборку, я чувствую себя окончательно выжатой, как морально, так и физически. Принимаю душ и, замотавшись в полотенце, забираюсь в кровать. Я уже и забыла, каково заново приспосабливаться к жизни: отрывать от себя привычное и замещать его чем-то новым. В этот раз не с кровью, но все же.

— Антона больше не будет, Банди, представляешь? 

Банди склоняет голову набок и смотрит на меня своими умными блестящими глазами: мол, почему это? Я к нему уже привык.

— Помнишь Булата? Красивый очень, с татуировкой. Он еще тебя за ухом чесал? Это из-за него. Я его люблю и не люблю Антона. Поэтому.

Банди дергает ушами, осмысливая услышанное, затем ложится на живот и вытягивает лапы. Конечно, он меня не осуждает, но наверняка думает: ты уж разберись в своих чувствах. А то любишь одного, а грустишь по-другому.

А мне тяжело разобраться. Гораздо легче, когда рядом Булат. С ним тяжелые мысли отходят на второй план, а самый простой диалог становится панацеей. Но Булат сейчас где-то Подмосковье, как он сам вчера сказал, и звонить я ему не стану. Я ведь дала себе слово — не просить. Правда, я все же просила у него за Антона, но то другое — не для себя. 

Я проваливаюсь в сон под сменяющиеся кадры прозрачных глаз Антона и красных вспышек автомобильных фонарей, а просыпаюсь от входящего сообщения. Первая и совершенно нелепая мысль, не имеющая ничего общего с реальностью: а вдруг это написал Булат? Вторая, более здравая: Булат не пишет СМС. Третья: какая же ты легкомысленная эгоистка. Даже не подумала про Антона.

Но на экране горит сообщение от Марины: «Ты решила с билетами?»

Может и правда уехать? Смыть чувство вины вольнолюбивым испанским воздухом, провести время с лучшей подругой, а заодно вытряхнуть из головы все упрямые надежды, связанные с ним? Я ведь действительно начала надеяться. Что может быть… вдруг… а если? Что если все не случайность: то, что мы видимся несколько дней подряд и каждый раз по его инициативе. А мне так думать нельзя. Я не хочу строить планов, потому что уже знаю, как больно будет обмануться. 

«Только проснулась. Перезвоню, ок?»

Я поднимаюсь и плетусь на кухню заварить себе чай, чтобы привести мысли в порядок. Ступня натыкается на что-то мягкое, я опускаю глаза и вздрагиваю. Резиновая курица, которую Антон подарил Банди. Хотя на курицу она сейчас мало похожа: у нее нет хвоста и отодран клюв. 

— Ты обидишься, если я ее заберу у тебя, да? — с мольбой смотрю на Банди.

Ответом мне становится взгляд с укоризной: дескать, в свои проблемы мои подарки не вмешивай, я еще крылья не отгрыз. 

Я осторожно отодвигаю воспоминание ногой и продолжаю путь на кухню. Тычу в кнопку чайника, достаю заварку. За окном уже стемнело. Сколько сейчас времени? Шесть-семь? Обычно в это время ко мне приезжал Антон. Я так отвыкла от одиночества. 

Резкий звонок в дверь заставляет меня дернуться. Лужица кипятка растекается по столешнице, брызги попадают мне на запястье и на ткань домашней футболки. Реакцию на боль опережает наивная мысль: а вдруг это он?