Граница безмолвия - Богдан Сушинский

— Кое-что слышал. Старшина Ящука рассказывал, да…

— Я так и понял: если кому-то что-либо известно о трагедии на острове, то только Ящуку. Сколько лет он уже на заставе?

— Говорят, шестой год. Сам Ящука сказал когда-то, что о нем забыли. Как зэка здесь держат, говорит. Как зэка, да…

Отношения с Ящуком у Вадима не складывались. Впрочем, точно так же не складывались они у Ящука и с начальником заставы

Загревским, с младшим лейтенантом Ласевичем, с военфельдшером и радистом. Ефрейтор Оленев, возможно, был единственным человеком на заставе, к которому Ящук относился терпимо, и с которым мог часами просиживать в его каптерке.

— «Как зэка», говорит? А что, он почти прав. Как-никак шесть лет он уже здесь. Один, без семьи.

— Первый год с женой был. Красивый жена был.

— Но ведь мне сказали, что офицерам нельзя жить здесь с женами.

— Теперь уже нельзя.

— Почему теперь нельзя? — Ордаш вспомнил глаза и улыбку Риты Атаевой. Глаза и улыбку, которые каждый день могли бы встречать его в одной из комнат офицерской казармы.

— Приказ такой вышел, однако. Нельзя, чтобы женщины жили здесь, чтобы прямо на заставе жили. Женщин мало, солдат много, да… У одних женщин есть, у всех остальных женщин нет. Плохо, однако.

— Да, понятно, что для полсотни холостых мужиков появление одной женщины — сплошное раздражение. Неминуемо срабатывает принцип: или всем, или никому!

— Если рядом городок или селение — тогда семьи офицеров живут там, да… — просвещал его Оркан. — На заставе женатых нет, на заставе есть пограничники. Ящук начальником заставы был, жена военфельдшер был. На следующий год пришел корабль, и она уехала. Ящук запрещал, однако она уехала. Ей высокий камандыра разрешил. В самом штабе разрешил, да… Говорят, тот камандыра, к которому она уехала. Навсегда. Женой стать хотела, да… Когда Ящук понял, что навсегда, совсем злой стал. Запил. С командиром взвода подрался, застрелить хотел, да…

— Из-за чего?

— Из-за жены, которая уехала. Ящук это, как его…

— Ревновал? Но ведь она же не с командиром взвода уехала, а к начальнику.

— Начальника жить с ней не захотел. У начальника свой жена был, да. Жену Ящука домой отправил, в Смоленск.

— Странноватая какая-то история.

— Оркан тоже говорит: «странноватая». Жена уехала, а Ящук все еще ревновал. Стрелять в лейтенанта хотел. Пистолет приста-вил. Лейтенант рапорт написал. Самолет прилетал. Лейтенант уле-тел, а Ящука разжаловали и командиром взвода назначили. А начальника новый прилетел, которого потом Загревский сменил.

— Ну а лейтенант? Которого Ящук чуть было не пристрелил?

— В Белоруссию лейтенанта перевели. Недалеко от Смоленска служить стал. Границы там нет, он в другой войска служить стал. Ящук совсем застрелиться хотел. Говорил, что теперь лейтенант с женой его жить станет, да… Из Смоленска жена, рядом совсем от службы лейтенанта.

Вадим задумчиво вздохнул, помолчал и снова вздохнул. Даже Господь не знает, как бы повел себя он сам, если бы оказался на месте Ящука. Особенно если бы на месте жены его оказалась Рита Атаева.

— Ну да черт с ними, с этими ревностями. Ты, ефрейтор, обещал пересказать то, что слышал от Ящука о Фактории. Что ему известно об этом острове? Как ты понимаешь, расспросить у самого Ящука вряд ли удастся, слишком уж нервным он стал в последнее время.

— Когда наступает «время корабля» — на заставе все нервными становятся, старшина.

— Вот именно, когда наступает «время корабля»…

* * *

Они шли по террасе внутреннего хребта, сплошь заваленной камнями и поросшей чахлым кустарником. Лучи солнца не достигали этой преисподни, даже когда оно было в зените, поэтому от ледников и провалов его, от камней и чахлого кустарника веяло каким-то могильным, все естество пронизывающим холодом.

Ордаш даже пожалел, что они свернули в этот каньон, где нет никакого зверья, а значит, не может быть и охоты. Однако возвращаться уже было поздно; судя по всему, добрую половину расстояния до северной оконечности Фактории они уже преодолели.

— Ящук говорил: белые сюда бежали. Офицеры. То ли из Якутии, то ли из Салехарда. На трех баркасах пришли. На запад уходили. Здесь шторм начался, они к острову пристали. Осенью это было. Лета ждать надо было. Корабля ждать, да…

— И не дождались?

— Корабль пришел. Из Салехарда. Но с красными. Баркасы белых они снарядами потопили, на остров высадились. Говорят, несколько офицеров спаслось, ночью на шлюпке ушли к материку. Больше ничего Оркан не знает. Ящук не рассказывал, да…

— Очень содержательная быль, — иронично заметил Вадим.

— Ящук спроси. Он с местными оленеводами встречался. Много слушал, много слышал, да…

В просвете между скалами уже виднелась полоска моря, когда ефрейтор, который шел первым, обнаружил, что от каньона узкий извилистый овраг уводит в глубь острова. Остановившись, Оленев вопросительно взглянул на старшину.

— Согласен, надо бы и его осмотреть, — согласился Вадим, отвечая на немой вопрос тунгуса. — Метров сто пройдем, а там видно будет.

Поднявшись на вершину, фон Готтенберг внимательно осмотрел территорию базы. «Черная акула» и оба «юнкерса» уже находились на самом берегу озера, под навесом, который издали казался обычным лабазом. Тем более что и со стороны болота, и со стороны озера они были замаскированы специальными щитами. Еще одна машина стояла на боковой полосе. Покрытая сетью и обставленная зелеными ящиками, она представала в образе какого-то несуразного холма.

В виде такого же неприметного холма представал и сооруженный на самой высокой точке Чертовой горы дот, который в то же время служил и наблюдательным пунктом. Место для него было выбрано настолько удачно, что часовые могли осматривать все окрестности базы и озера, а главное, контролировать тот единственный проход в болотах, которым можно было подступиться и к этому участку озера, и к базе, и к самой возвышенности.

— Это ваш единственный пост? — поинтересовался барон у коменданта.

— Еще один, дальний, находится на северо-западной оконечности озера, в блиндаже на вершине возвышенности, в двух километрах отсюда. Гарнизон блиндажа состоит из двух наших бойцов и двух добровольцев из местных русских, рекомендованных нашим агентом. Оба они — из небольшого поселка Вычегда, что в шестнадцати километрах от этого поста, и все население которого — тоже староверы из какой-то религиозной секты. Эти двое русских — дезертиры, не пожелавшие служить в Красной армии. Кстати, еще трое призывников из этого поселка скрываются где-то в тундре. Уверен, что вскоре они пополнят наш гарнизон.

— Значит, в поселке имеется наш агент?

— В свое время он присоединился в староверам под чужим именем и с чужими документами. Из бывших белогвардейцев, но из семьи священника. Теперь у нас там уже целая семья агентов, причем наш агент предстает там в роли старосты, хотя при красных таких чиновников в селах нет.