Безгрешное сладострастие речи - Елена Дмитриевна Толстая

сердец – она слепит. Я должен видеть, как вижу, чтоб вырастить заново мир» (там же).

Хольдер видит перед собою отца и проклинает его как палача, ненавистника, врага радости. Отец в ответ бьет сына и кричит, что он жесток от чрезмерной любви к жизни. На это Хольдер Вейне требует, чтобы демиург – то есть одержимый демиургом магистр – уничтожил родной город и любимую девушку: «Будьте любезны провалить к черту эту трущобу, Москву, и немедленно уничтожить дерзкую отроковицу Натали, которой вольный нрав ввергает в соблазн непорочных духов!» (с. 254–255).

Магистр не сдается и бежит к своей адской машине, но Хольдеру помогают ангелы, нейтрализуя ее действие:

«Тут они заколыхались в воздухе сада, тонким облаком окружили меня и забили крыльями, увидев магистра <…> Магистр вскочил, в воздухе, полном ангелов, размахнул стулом, с размаху швырнул его в меня, кинулся к машине, рванул ее дверцу и, воткнув ручку в отверстие рычага, повернул его бешеным толчком. Белый визжащий столб слетел с крыши, ринулся в сырое рассветное пространство воздуха… Звук его был непередаваемо густ…

Я бросил ангельскую стаю в гущу столба, и в его водовороте они бились недолго, разбрасывая его мощь; вскоре поток разрушительной силы иссяк. Магистр поднял револьвер, я схватил его за руку… Он вырвал руку… и, целясь в меня, трижды спустил курок, но ни раздалось ни одного выстрела. Я глянул на него с любовью, он швырнул револьвер мне в лицо, но ангелы револьвер подхватили и мгновенно с веселыми криками расстреляли все патроны в небо; резвость их была беспредельна» (с. 256–257).

Таким же образом, напомним, Бегемот в конце романа Булгакова стреляет из браунинга, но волшебным образом никого не ранит.

Хольдер знает, что Виктор не может уничтожить Натали и Москву, потому что любовь – его сущность: умертвив любимое, он сам погибнет. Хольдер похищает Натали, прячет ее в раю и ждет, как на это отреагирует Виктор.

А покамест ангелы разбредаются по земле и, счастливые, в восторге изучают земную жизнь. Архангел-блюститель сообщает по вечерам шефу (тому же Рейтемейнроссу) о повальном заболевании серафимов – любовью, обжорством и алчностью к вещам, растениям, стихиям. Ангелы воруют, угоняют скот, предаются физическому труду, преследуют женщин. Они очарованы жизнью. По вине одного из ангелов погибает маленький ребенок, и стая ангелов, восхищенных бурей, тонет в море.

Рай же неожиданным образом реагирует на спрятанную в нем Натали: райские радуги разгибаются, и весь рай поворачивается в сторону выступа, за которым она скрыта:

«Огненные скопления недовоплощенных идей по радиусу огромного круга поплыли медленно к его центру – Натали; она стояла, скрытая в середине сияющего колеса, и, когда я вывел ее и поставил на возвышение, огромный круг двинулся следом и повис над ней и вокруг нее, как павлиний хвост, размером в половину земных небес. Тут по всей небесной округе пошел звон – звенели раскованные запреты» (с. 271).

Архангелы начинают дымиться от страсти. «Пробужденный дыханием плоти осатанелый от радостей рай» (там же) чуть не задыхается, но тут герой уносит негодующую Натали домой на землю.

Магистр, то есть Рейтемейнросс, страдает, и сын чувствует его скорбь. Страстная любовь к земле и упоение ею побеждают мрачную волю к истреблению несовершенного земного мира. План Хольдера осуществляется. Виктор погружается в отчаяние, в нем поднимаются человеческие чувства, и он отказывается от истребления человечества. Влюбленные воссоединяются, и Натали прогоняет ангелов прочь на небеса. Лишь Хольдеру удается задержаться в грязной хижине сумасшедшего пророка, где он и составляет свои записки.

Таков сюжет. Несмотря на неровность письма, у Бромлей выдаются великолепные эпизоды: например, сцена гнева демиурга, принявшего облик коня – того самого, на которого намекает его имя:

«Над долиной Москвы, видимой с Воробьевых гор, появился танцующий в небе бешеный конь <…> Конь ударял разъяренными копытами задних ног и взвивал ввысь великолепную тяжесть своего крупа: шея змеем летела за головой, ноги поджаты, живот горит между черных колен: он прыгал на передние ноги и скакал вправо и влево, зубы его выражали чистую ярость. Свист сияющих пропастей, и кипение гор, и удары мчались за ним. Он останавливался, как бы утомленный лётом пространств, и мчался, не сходя с места, буравя клокочущими копытами землю <…>

Конь взлетел и стал четырьмя ногами сбоку на отвесной стене скалы, как магнит на железо, и бил со звоном камень под ногами, висел и плясал на стене, и тень его висела до низа горы, и хребет содрогался божественным буйством.

Это был танец страсти <…> это любовь бога плясала над миром, им осужденным на казнь» (с. 266).

И все венчает замечательная деталь:

«Во время последнего его танца я заметил, как тень танцующего коня грянулась о белую стену торгового склада на Болоте, близ Каменного моста, и отбила штукатурку на стене в форме конского контура» (с. 267).

Волшебный конь с удивительными фокусами, стоящий поперек тяготению, создает высокий контрапункт цирковым номерам черного пса/белого пуделя.

Общее в обоих произведениях – это сам принцип совмещения сакрально-космического плана и грубой буффонады с цирковыми номерами. В плане языковом этому соответствует ироническое использование архаизмов для тривиальных действий мифологических фигур: «высокий отец мой <…> высунув ногу из порфир своих, дал мне пинка в крестец, и, взвившись, подобно веретену, я пал на землю…» (с. 218), или гротескное сочетание архаичной подачи страстей библейского размаха с экспрессивной пейоративной лексикой. В повести обильно цитируются ругатели, привносящие в нее низменную речевую струю: это пророк с помойки, старая нянька Натали, да и сама Натали в диалогах с ней (где их ругань маскирует обоюдную глубокую привязанность), а также препирательства Виктора с помощником Менделем. Слой бытовой брани пополняет эмоциональный спектр повести, усиливая напряжение между полюсами «небесного» и «тривиального».

Мы узнаем в этой повести многие мотивы гностических ранних стихотворений, разобранных вначале: и безжалостного демиурга, и обгорелый земной шар, и ползающих червей-ангелов. Блистающее перетекание небес на землю, устанавливающее наконец новый порядок на земле, тоже уже появлялось ранее – в «Легенде об аббате Симоне». Здесь оно иронически спародировано: людям не нужно участие небес: небесные силы либо ничего не понимают и только вредят, либо предвзято судят землю. Способ снятия противоречий, опробованный в ранней пьесе, пригождается и здесь. Сам демиург не так уж безнадежен – он разрывается между ненавистью к миру и любовью к нему. Земной шар оказывается лишь немного попорчен. Ангелы же не более чем комическая массовка благожелательных дураков.

Можно предположить некоторую прототипичность новеллы «Из записок последнего бога» для «Мастера и Маргариты». Правда, булгаковский Сатана