Невидимое зло - Майкл Ридпат

Я решила поделиться с ней своими подозрениями насчет Нелса и другой женщины. Либби сочувственно меня выслушала и призналась, что у них с Деннисом тоже не все гладко. Я рассказала ей, что Дэниел Хавенга называет Стелленбош городом разочарований — в нем полно женщин за сорок, которых выбросило на берег море неудачных браков. Поэтому нет ничего странного в том, что мы с Либби оказались в их числе. Я была рада нашей встрече, возможности поболтать и почувствовать себя не такой одинокой в этой проклятой стране.

23 июля

После обеда мы с Зан ездили в Стелленбош. Был ясный солнечный день, старые здания сверкали белизной, а немногие листья, не опавшие с дубов, отливали золотом. Мы отправились в «Ом Сами», совсем как в те времена, когда она была маленькой. Там было полно всякого старья, будто ничего не изменилось. Она купила пару ненужных украшений и немного ирисок-тянучек, а я — специй, после чего мы пошли пить кофе.

Мы разговаривали об окончании кампании против призыва. Зан сообщила, что уже сто пятьдесят человек отказались идти в армию. А я рассказала о своих друзьях, которые уклонялись от призыва во время войны во Вьетнаме, и статьях, которые писала для «Лайф» о студенческих движениях протеста в 1960-х. Зан была явно удивлена и заинтересована. Но когда я спросила о движении «Черная лента», она замкнулась. Я сказала, что тоже хочу принять участие в одной из демонстраций в поддержку кампании против призыва, но она отрицательно покачала головой. Это меня задело.

— Почему ты не рассказала мне об этом списке компартии? — спросила я.

Зан опустила глаза.

— Я ждала этого вопроса.

— Ты мне не доверяешь?

Она пожала плечами, по-прежнему не поднимая глаз.

Она мне не доверяла. Учитывая наши отношения в прошлом, в этом не было ничего удивительного, но я надеялась, что после последнего приезда в «Хондехук» они наладились. Я думала, что Зан — моя союзница, а союзники мне были так нужны! Я набрала побольше воздуха и сказала:

— Я хочу извиниться.

Она бросила на меня быстрый взгляд.

— Я о том случае с Берни Тунстоллом. Наверное, мне не следовало говорить об этом Нелсу. Я знаю, что ты меня об этом просила, но я была вне себя и хотела положить этому конец! Тебе тогда было всего четырнадцать лет!

Зан снова опустила глаза.

— Ты можешь простить?

Она что-то пробурчала.

— Не поняла?

— Я сказала, что могу забыть. И это все. Не простить. Забыть. Я уже забыла. — Теперь она смотрела мне прямо в глаза, и в них была злость. — Не надо больше напоминать об этом. Пожалуйста.

— Хорошо, — согласилась я. — Я жалею, что напомнила об этом. Я просто хотела сказать, что ты можешь мне доверять.

Она быстро улыбнулась, хотя я видела, что не убедила ее.

— Ты можешь хотя бы рассказать мне побольше об этом списке?

— Я рассказала отцу все, что знаю.

— Неужели он действительно существует? Мне казалось, что руководство КПЮА говорит о мирной революции.

— Он действительно существует. Для международной прессы руководители делают одни заявления, а своим соратникам говорят совершенно другое. Этот список существует. В нем есть имя отца и твое тоже.

— А твое?

Зан покачала головой:

— Нет.

— А кто тебе сказал?

— Один человек… которому я очень дорога, — добавила она, поколебавшись.

— Мужчина?

Она кивнула.

— Которого ты встретила в Лондоне?

Она снова кивнула.

— И ты ему доверяешь?

— О да! — подтвердила она. — Я ему доверяю. — Наши глаза снова встретились, и на этот раз ее взгляд стал теплее, в нем отражалось сочувствие. — Для меня это тоже явилось шоком. Причем настоящим. Сначала смерть дяди, а теперь еще это. Я хочу сказать, что теоретически я понимаю: смена режима невозможна без насилия, и кто-то с таким же, как у меня, цветом кожи неизбежно погибнет. Я могу это принять. Но когда речь идет о моем отце… Вот почему я хочу здесь немного задержаться. Мне нужно навести в своих мыслях порядок.

«Другими словами, ты хочешь нанести отцу последний визит до того, как твои „товарищи“ убьют его», — подумала я. Но вслух произнесла совсем другое.

— Когда ты окажешься в Лондоне, то будешь заниматься не только Школой экономики, так ведь?

Зан снова покачала головой.

Мы немного посидели молча, разглядывая обывателей, спешивших по своим делам.

— Марта?

— Да?

Зан нервно улыбнулась:

— Когда я узнала, что в списке есть твое имя, это не особенно меня тронуло. Но теперь мне не все равно. Совсем не все равно!

Я довольна, что Зан живет у нас, я наверняка буду скучать по ней, когда она уедет в Лондон. Может, она и права: о случае с Берни Тунстоллом лучше всего забыть. Но я по-прежнему считаю, что поступила правильно, рассказав обо всем Нелсу. Я знаю, что Зан мне сообщила по секрету, но разве я могла промолчать? Ведь он соблазнил девчонку, которой было всего четырнадцать лет! Но именно с этого наши отношения начали портиться. Берни Тунстолл имел связи, был богат и достаточно смышлен, чтобы разыграть сцену невинности. Пенелопа больше верила ему, а не дочери. Зан отказалась обращаться с заявлением в полицию, а врач подтвердил, что она не девственница. Пенелопа сказала в полиции, что Зан, по ее мнению, спала со сверстниками, и Зан не стала это отрицать. Нелса это разозлило еще больше. Целый год они судились, кому надлежит осуществлять опеку над ней. Зан отказывалась переезжать к нам, а Нелс был против ее возвращения к Пенелопе. Зан весь семестр проучилась в школе-интернате, а каникулы провела с дядей Хенни на его овцеферме в Кару. В конце концов она снова оказалась с Пенелопой и иногда заезжала к нам, но всегда была грубой и злой, эти посещения превратились для меня в настоящее мучение.

Она умела быстро плавать, то есть по-настоящему быстро. Когда ей исполнилось семнадцать лет и она выиграла квалификационные соревнования, то невозможность принять участие в Олимпийских играх в Лос-Анджелесе стала для нее настоящим ударом. Конечно, никакой ее вины в этом не было — это просто еще одно следствие апартеида, причем не самое ужасное — я ей так и сказала. Она не могла участвовать в международных состязаниях, но зато в своей стране к ней относились как к человеку, чего не скажешь об отношении к восьмидесяти процентам населения. Казалось бы, очевидный довод, особенно для дочери Корнелиуса ван Зейла. Но она его не приняла и не хотела ничего слушать. По ее словам, во всем виноваты невежественные и предвзятые американцы, люди, подобные мне! Я тогда здорово разозлилась. Конечно, сейчас я понимаю, что она это говорила нарочно, чтобы причинить мне боль и оттолкнуть меня. И это ей удалось.