Доколе длится свет - Агата Кристи

– Тебе надо избавляться от этой женщины, – заявил он. – Я уже говорил тебе.

– Знаю, говорил, Алан, но я не могу этого сделать. Ты забыл, что ее муж – в тюрьме.

– Ему там самое место, – отозвался Алан. – Сколько раз эта женщина напивалась за те три месяца, что у тебя служит?

– Не так уж много, может быть, три или четыре раза. Понимаешь, она все еще подавлена.

– Три или четыре! Девять или десять – вот это будет точнее. Как она готовит? Отвратительно. Она хоть в чем-то помогает тебе по дому, освобождает тебя от забот? Ничуть не бывало. Так, ради бога, выгони ты ее завтра же утром и найми девушку, от которой будет какой-то прок.

Джейн глядела на него с несчастным видом.

– Ты этого не сделаешь, – мрачно констатировал Эверард, откидываясь в глубоком кресле. – Такая уж у тебя невообразимо чувствительная натура. А с чего это, я слышал, ты собралась везти Винни на море? Кто это придумал – ты или Изобел?

– Конечно, я, – чересчур торопливо ответила Джейн.

– Джейн, – проговорил Эверард, – если бы ты только научилась говорить правду, я бы тебя просто обожал. Сядь и, ради всего святого, постарайся не врать хотя бы в течение десяти минут.

– Ох, Алан! – пробормотала Джейн и села.

Пару минут художник рассматривал ее критическим взглядом.

Та женщина – миссис Ламприер – в общем-то, была права. Он обошелся с Джейн немилосердно. Джейн можно было назвать почти красивой. В длинных линиях ее фигуры было нечто от древних греков. Неуклюжей ее делало лишь страстное желание обязательно нравиться. И он передал в ней именно это – даже в преувеличенном виде, сделал угловатой чуть заостренную линию ее подбородка, придал всему ее телу какую-то уродливую позу.

Но почему? Почему он не мог и пяти минут провести в одной комнате с Джейн, чтобы не ощутить в душе неистового раздражения? Что там ни говори, Джейн была милой, но выводила его из себя. Никогда он не чувствовал себя с ней спокойным и умиротворенным, как с Изобел. А ведь Джейн так старалась быть ему приятной, так готова была соглашаться со всем, что он говорил, но, увы, так явно не умела скрыть своих настоящих чувств.

Он обвел взглядом комнату. Вот она – вся Джейн. Милые безделушки, настоящие сокровища – взять хотя бы вот эти эмали из Бэттерси, и тут же рядом – кошмарная ваза, вручную расписанная розочками.

Он взял ее в руки.

– Ты очень рассердишься, Джейн, если я вышвырну ее в окно?

– О, Алан, не надо.

– На что тебе весь этот хлам? У тебя же прекрасный вкус, когда тебе хватает ума им воспользоваться. Нагромоздила тут всякой всячины!

– Знаю, Алан. Дело ведь не в том, что я не понимаю. Но люди дарят мне всякие вещицы. Вот эту вазу, например, мисс Бейтс привезла из Маргита – она ведь небогата и вынуждена на всем экономить. Для нее покупка этой вазы была серьезной тратой, понимаешь, но она так хотела сделать мне приятное. Я просто обязана была поставить ее на видное место.

Эверард промолчал. Он продолжал осматривать комнату. На стенах висела пара гравюр, в остальном их украшала целая коллекция детских фотографий. Дети, что бы там ни думали их мамаши, вовсе не всегда хороши на снимках. Каждая из подруг Джейн, едва став матерью, спешила выслать ей фотографии своих чад, ожидая, что та с умилением станет их хранить. И Джейн сохраняла их как нечто несомненно ценное.

– Это что за маленькое чудовище? – спросил Эверард, разглядывая новое, пухлое и косоглазое, добавление к прежней коллекции. – Я не видел его раньше.

– Это не он, а она, – откликнулась Джейн, – маленькая дочка Мэри Каррингтон.

– Бедная Мэри Каррингтон, – проговорил Эверард. – Кажется, ты собралась делать вид, будто тебе приятно, что это кошмарное дитя будет коситься на тебя целый день со стены?

Джейн вздернула подбородок:

– Очень даже милый ребенок. К тому же Мэри – моя давнишняя подруга.

– Преданная Джейн, – улыбнувшись ей, промолвил Эверард. – Так, значит, это Изобел решила повесить на тебя Винни?

– Ну, она просто говорила, что вы хотите съездить в Шотландию, я и ухватилась за этот шанс. Ты же позволишь мне побыть с Винни, правда? Я уже давным-давно хотела узнать, не отпустите ли вы ее погостить у меня, но мне неудобно было спрашивать.

– О, ты можешь побыть с ней, но это большое одолжение с твоей стороны.

– Тогда все в порядке, – радостно сказала Джейн.

Эверард закурил сигарету.

– Изобел показала тебе новый портрет? – бегло осведомился он.

– Да, показала.

– Что ты о нем думаешь?

Джейн поспешила ответить – даже слишком поспешила:

– Он превосходен. Просто великолепен.

Алан вскочил. Его рука с сигаретой задрожала.

– Черт возьми, Джейн, не смей мне врать!

– Но, Алан, я говорю серьезно. Он действительно превосходен.

– Неужели ты не поняла до сих пор, Джейн, я же изучил каждую твою интонацию? Ты готова врать мне, как торгаш, только бы не ранить моих чувств, как я вижу. Почему ты не хочешь быть искренней? Думаешь, мне хочется услышать от тебя, как превосходна моя вещь, когда я не хуже тебя знаю, что это не так? Эта проклятая картина мертва – мертва! В ней никакой жизни – в ней нет ничего, ничего, кроме поверхности, омерзительной гладкой поверхности. Все это время я пытался обмануть себя – да, еще даже сегодня. Я пришел к тебе, чтобы наконец разобраться. Изобел не понимает. Но ты понимаешь, ты-то понимаешь всегда. Я знал, что ты скажешь мне, что она хороша, от тебя в таких случаях честного, прямого ответа не дождешься. Но я по твоему тону всегда догадываюсь. Когда я показал тебе «Романтику», ты вообще ничего не произнесла – ты задержала дыхание и словно задохнулась.

– Алан…

Эверард не дал ей продолжить. Он прекрасно знал, как на него действует Джейн. Странно, как такое кроткое созданье могло приводить его в столь бешеную ярость.

– Может быть, ты считаешь, что на большее я не способен, – злобно проговорил он, – но это не так! Я в силах написать работу ничем не хуже «Романтики», может, даже лучше. Я еще докажу тебе, Джейн Хоуворт!

Алан ринулся вон из квартиры. Он быстрым шагом пересек парк и мост Альберта. Его все еще трясло от раздражения и едва сдерживаемого гнева. Джейн, только подумать! Да что она понимает в живописи? Кому нужно ее мнение?

Что ему за дело? И все же ему было дело. Ему хотелось написать что-нибудь такое, от чего у Джейн захватило бы дух. Ее губы слегка приоткрылись бы, а щеки вспыхнули румянцем. Вначале она посмотрела бы на картину, потом на него. Возможно, она бы даже ничего не произнесла.

Когда он был на середине моста, то увидел ту картину, которую напишет. Она явилась ему совершенно ниоткуда, внезапно. Вот она – встала перед ним, словно сотканная из воздуха, или, может, возникла у него в голове?