Доколе длится свет - Агата Кристи

– Ты хочешь, чтоб я был твоим рабом? Чтобы я писал то, что ты мне скажешь, жил, как ты велишь, хочешь, чтобы я влачился вслед за колесами твоей колесницы?

– Можешь говорить так, если тебе угодно. Что значат слова?

Ее руки – белые, гладкие, прохладные, словно мраморные стены, – обвили его шею. В его памяти всплыли слова: «За стенами белыми, словно молоко…» Стены уже окружали его. Сможет ли он еще бежать? Хочет ли он бежать?

У самого своего уха он слышал ее голос – это как мак и мандрагора. Ее слова долетали до него будто издали:

– Ради чего еще стоит жить, если не ради любви и счастья, любви и славы…

Стены смыкались вокруг него – «пелена, тонкая, будто из шелков», – эта пелена уже окутывала его, немного затрудняя его дыхание, но так мягко, так нежно! Они уже уплывали вместе, покойно, в прозрачном, как кристалл, море. Стена вздымалась теперь высоко, ограждая от всех посторонних дел – от опасных, тревожных вещей, причиняющих боль, всегда причиняющих боль. Там, в кристальном море, золотое яблоко в их ладонях.

Живой свет, озарявший портрет Джейн, померк.

Заголовок звучал броско, и я указал на него своему другу, Эркюлю Пуаро. Я ничего не знал об участниках этого дела. Мой интерес был так же беспристрастен, как взгляд прохожего на улице. Пуаро согласился со мной.

– Да, в нем чувствуется аромат Востока, аромат таинственного. Пусть бы даже сундук оказался подделкой времен короля Якова с улицы Тоттенхем-Корт; все равно, этому репортеру удачно пришло в голову назвать его «багдадским сундуком». Слово «тайна» также весьма продуманно стоит на своем месте, хотя, насколько я понимаю, таинственного в этом деле очень мало.

– Совершенно верно. Его скорее можно назвать ужасным и мрачным, но никак не таинственным.

– Ужасным и мрачным, – задумчиво повторил за мной Пуаро.

– В нем все возмутительно, – сказал я, поднявшись на ноги и прохаживаясь по комнате. – Убийца приканчивает этого человека – своего друга, запихивает его тело в сундук, а полчаса спустя уже танцует в той же самой комнате с женой своей жертвы. Только подумайте! Если бы она хоть на миг могла себе представить…

– Действительно, – задумчиво отозвался Пуаро. – Этот пресловутый дар, женская интуиция – похоже, на сей раз она не сработала.

– Кажется, вечеринка удалась на славу, – с легким содроганием заметил я. – И все это время, пока они танцевали и играли в покер, вместе с ними в комнате находился труп. Из такой идеи вышла бы целая пьеса.

– Такая пьеса уже есть, – промолвил Пуаро. – Но утешьтесь, Гастингс, – сочувственно добавил он. – Даже если тема использована однажды, нет причины не воспользоваться ею снова. Вы можете сочинять свою драму.

Я поднял газету и принялся изучать отпечатанную в ней довольно-таки смазанную фотографию.

– Должно быть, она красивая женщина, – медленно проговорил я. – Даже здесь это видно.

Под фотографией имелась подпись: «Один из последних снимков миссис Клейтон, жены убитого».

Пуаро взял у меня газету.

– Да, – согласился он. – Она красива. Бесспорно, она из тех женщин, которые будто рождены, чтоб волновать сердца мужчин.

Он со вздохом протянул газету обратно.

– Dieu merci[11], я лишен пылкого темперамента. Это избавило меня от многих затруднений в жизни. И я искренне за это благодарен.

Не помню, чтобы мы говорили что-то еще по поводу этого дела. Пуаро в то время не проявлял к нему особого интереса. Факты были столь очевидны, и так мало в них было неясного, что обсуждать их казалось пустым занятием.

Мистера и миссис Клейтон и майора Рича связывала давнишняя дружба. В тот день, о котором идет речь, десятого марта, Клейтоны приняли приглашение провести вечер у майора Рича. Однако примерно в семь тридцать Клейтон сообщил другому своему приятелю, майору Кертиссу, с которым они решили пропустить по стаканчику, что он неожиданно вызван по делу в Шотландию и намерен выехать туда восьмичасовым поездом.

– Я успею лишь заскочить к старине Джеку и предупредить его, – сказал далее Клейтон. – Маргарита, конечно, пойдет. Мне очень жаль, но Джек меня поймет.

Мистер Клейтон сделал, как и обещал. Где-то без двадцати минут восемь он явился домой к майору Ричу. Майора в этот момент дома не оказалось, но его слуга, хорошо знавший мистера Клейтона, предложил тому войти и подождать. Мистер Клейтон сказал, что у него мало времени, но он зайдет и напишет записку. Он добавил, что ему нужно поспеть на поезд.

Таким образом, слуга провел его в гостиную.

Спустя примерно пять минут майор Рич, вошедший, должно быть, сам, так что прислуга его не слышала, открыл дверь гостиной, крикнул своего слугу и велел ему выйти купить сигарет. Возвратившись, слуга принес пачку хозяину, который находился в гостиной один. Слуга, само собой, заключил, что мистер Клейтон ушел.

Вскоре прибыли гости. Их было четверо – миссис Клейтон, майор Кертисс и мистер и миссис Спенс. Вечер провели за танцами под патефон и за игрой в покер. Вскоре после полуночи гости разошлись.

На следующее утро слуга, явившийся прибрать в гостиной, был поражен, обнаружив темное пятно, проступившее на ковре из-под одного из предметов обстановки, который майор привез с Востока и который называл «багдадским сундуком».

Слуга инстинктивно приподнял крышку сундука и с ужасом увидел внутри его скорченное тело мужчины, заколотого в сердце.

Охваченный страхом, слуга выбежал из квартиры и кинулся к ближайшему полицейскому. Убитый оказался мистером Клейтоном. Вскоре последовал арест майора Рича. Понятно, вся защита майора сводилась к тому, что он упорно все отрицал: он не видел мистера Клейтона накануне вечером и впервые услышал о его отъезде в Шотландию только от миссис Клейтон.

Таковы были объективные факты по этому делу. Естественно, не обошлось и без многочисленных догадок и инсинуаций. Пресса так откровенно делала упор на дружеских отношениях майора Рича с миссис Клейтон, что только кретин не стал бы читать между строк. Мотив преступления был налицо.

Долгий жизненный опыт приучил меня всегда делать поправку на то, как легко могут возникнуть безосновательные домыслы. Предполагаемый мотив мог не существовать вовсе. Спровоцировать преступление могли какие-то совершенно иные причины. Пока же убийцей считался Рич.

Как я говорил, дело могло на том и остаться, если бы нам с Пуаро не довелось оказаться гостями на приеме, который устраивала леди Четтертон.

Хотя Пуаро всячески проклинал обязанности светского человека и заявлял о своем пристрастии к одиночеству, в действительности все эти сборища доставляли ему огромное наслаждение. Неизменная суета, поднимавшаяся вокруг его персоны, и возможность ощутить себя светским львом как нельзя более соответствовали его натуре.