Игрок 1. Что с нами будет? - Дуглас Коупленд

Рейчел будет смотреть на скальп Лесли Фримонта и думать, что он похож на огромную препарированную белую мышь. Или, может быть, крысу. Но крыс Рейчел не любит, потому что они кусаются, а мыши — они никогда не сделают тебе больно. Окровавленный скальп вовсе не испугает Рейчел. Глядя на этот скальп, Рейчел войдет в свое клиническое состояние, когда ты как будто заходишь в местную медицинскую лабораторию и надеваешь свежевыстиранный халат из тех, что висят там на входе и едва уловимо пахнут лавандой, и жесткая накрахмаленная ткань, прикасаясь к рукам, создает очень приятные тактильные ощущения, как это бывает, когда почешешь зудящее место на коже. Подумаешь, скальп! Это просто еще один опытный образец, который не сделает ей ничего плохого: он ее не обидит и не войдет в ее личное пространство, в этот невидимый круг диаметром в метр, который очерчивает ее тело, — в эту зону комфорта, нарушив границы которой он сможет к ней прикоснуться, или дыхнуть на нее, или внести изменение в температуру воздуха. Поэтому Рейчел не будет страшно. Она войдет в состояние повышенной возбудимости, оставаясь при этом спокойной. Она знает, что остальные напуганы, но не будет им говорить, что бояться не надо. Она уже научилась на собственном горьком опыте: людям это не нравится. Но что там может быть страшного, в мультяшной черной дыре Даффи Дака?

Карен смотрит на черноволосого снайпера с красным, покрытым волдырями лицом и руками в пятнах химических ожогов. Ее по-прежнему колотит. Стараясь унять дрожь в голосе, она спрашивает у пленника, прикрученного клейкой лентой к стулу:

— Ну и как тебя зовут?

— Сама догадайся, как меня зовут. На кого я похож, как ты думаешь? Может, я Джейсон? Или Джастин? Или Крейг?

Карен на полном серьезе пытается сообразить, на кого он похож больше: на Джастина, Джейсона или Крейга, — и тут же одергивает себя. Слишком быстро она успокоилась, слишком быстро вернулась в будничный режим. А ведь он, этот парень, и вправду считает, что совершил доброе дело, убив Лесли Фримонта. Карен становится любопытно, когда и где с Лесли сняли скальп, и удалось ли Таре, помощнице Лесли, сбежать.

— Чудовищам не нужны имена, — говорит Люк.

— Пусть это будет моим новым именем. Привет, я Чудовище.

— Очень смешно.

— Ладно. Меня зовут Берт.

— Вообще-то, Берт, нам бы стоило тебя пристрелить, — говорит Рик.

Берт спокоен, как слон.

— Ну пристрели, если хочешь. В каком-то смысле моя жизнь уже близится к завершению, но я стою на пороге великой тайны, которая уже очень скоро должна мне открыться.

Карен думает: А что, если Бог все-таки существует, просто он очень-очень не любит людей?

— Почему ты преследовал Лесли Фримонта? — спрашивает Рик.

— Он был обманщиком и шарлатаном. И получил по заслугам.

— А зачем ты убил остальных?

— Потому что я вижу достаточно, чтобы решать, кому жить, а кому умереть. — Он на мгновение умолк и обвел взглядом присутствующих. — И не надо делать такие лица. Они умерли потому, что их время пришло. Их предводителя больше нет. История вышвырнула их на свалку. Прошлое — это дурацкая шутка. Будущее за такими, как я. Я и то, что я делаю, — вот то, что останется и будет дальше.

— Кто умер и передал тебе полномочия Господа Бога?

Берт расхохотался:

— Вы прямо как дети. Ребята, пора повзрослеть. Люди, которых я застрелил, беспокоили Господа. Они его раздражали. Тратили его драгоценное время. Посмотрите на всю современную культуру. Посмотрите на американцев. Они как малые дети. Вечно просят о чуде, и «дай нам любви», и «Боженька, миленький, ты же видишь, как я старался». Но Господь создал порядок. Он создал рациональный мир. А мы донимаем Его беспрестанными просьбами о чудесах, и тем самым мы просим Его распустить саму ткань бытия. Мир бесконечных чудес превратился бы в мультипликацию. Но американцам пришлось поплатиться за свое навязчивое занудство. Они теперь, словно кряквы, попавшие в нефтяное пятно. Четверть миллиарда пропитанных нефтью крякв, которым уже никогда не взлететь. Я не знал, что сегодня случится этот нефтяной кризис, когда проснулся с утра и поклялся, что сегодня я все-таки доберусь до этого шарлатана Фримонта. Но жизнь иногда преподносит приятные и неожиданные сюрпризы.

Карен говорит:

— Нельзя валить в одну кучу четверть миллиарда человек. Это полный абсурд. У них нет практически ничего общего, кроме того, что им всегда говорили, будто у них много общего.

Берт смотрит на Карен.

— Ты мне нравишься. Но ты не права. Люди почти не отличаются друг от друга — за исключением тех, кто обрел спасение души. Но все спасенные — это единое существо, единый источник света. У нас, у людей, много общего. Гораздо больше, чем различий. Посмотрите на этот бар. На этот отель, этот аэропорт. Вы никогда не задумывались, почему в местах типа аэропортов продают флаги стран, и фамильные гербы, и футболки с надписями типа «Я ИТАЛЬЯНЕЦ, ДАВАЙ ЦЕЛОВАТЬСЯ»? Никогда не задумывались, почему здесь собирается столько религиозных сектантов? Потому что полеты выбивают человека из колеи. Лишают его привычного комфорта. Полеты ставят тебя в ситуации и являют тебе пейзажи, которые до недавнего времени были невообразимы, немыслимы. Полет — это волнение, полет — это чудо, но чудо вполне заурядное, и именно в эти мгновения, когда заурядность сливается с чудом, те немногие молекулы, составляющие нашу личность, растворяются в чем-то большем. После воздушного перелета тебе нужно время, чтобы восстановить свое «эго», укрепить пошатнувшееся ощущение собственной уникальности. Поэтому религиозные секты и отправляют в аэропорты своих представителей: набирать новых рекрутов. Ты… — Берт кивает на Рика. — Ты бармен. Каждый день у тебя перед глазами проходят десятки людей. Появляются из ниоткуда и уходят в никуда. Эти люди, они растворяются у тебя на глазах. Вливают в себя алкоголь. И думаю, ты не питаешь иллюзий насчет того, что происходит в отеле.

— Тут ты прав, да.

Карен вспоминает свое свидание с Уорреном. Теперь ей кажется, что это было давным-давно. Недели три назад.

Берт поджимает губы и смотрит на забаррикадированную дверь, как будто может пронзить ее взглядом и увидеть отель.

— Мерзопакостный, грязный отельчик. Пьяные, обкуренные подростки смотрят всякие непотребства по кабельному телевидению и обжираются сладостями. Творят блуд, онанируют в полотенца, украшенные персонажами диснеевских мультиков и рекламой пива. И может быть, в хороший денек вы найдете там одинокого пророка, в номере под самой крышей; пророка, у которого отняты все обретенные истины; пророка, принужденного жить в мире, лишенном ценностей, идеалов и направления.

Они все смотрят на Берта, который сидит, гордо выпрямив спину.

— Посмотрите на себя. Депрессивно-унылый набор из воздействий пустой поп-культуры и упраздненных эмоций, приводимый в движение дребезжащим мотором самой банальной из всех форм капитализма. В вашей жизни нет времен года — есть только циклы промышленного производства, которые правят вами пожестче любого тирана. Вы все ждете, когда в вашей жизни появится смысл, только он не появляется. Сплошная работа, работа, работа. Никакого смысла. Никакого сюжета. Никакой эврики! Только производственный план и ежедневная рутина. С таким же успехом можно было бы жить и внутри ксерокса. И другой жизни у вас не будет.