История похода в Россию. Мемуары генерал-адъютанта - Филипп-Поль де Сегюр

«Вот она, Российская империя, столь грозная на расстоянии! Это пустыня, по которой разбросано население, и его здесь совершенно недостаточно. Они будут побеждены той самой обширностью территории, которая должна их защищать. Они варвары. У них почти нет оружия. У них нет готовых рекрутов. Александру потребуется больше времени для того, чтобы их собрать, чем для того, чтобы дойти до Москвы. Это правда, что с момента перехода через Неман нас встречают ливни и зной, но эти беды — не столько препятствие нашему наступлению, сколько помеха русскому бегству. Они побеждены без боя одной лишь своей слабостью, воспоминанием о наших победах и угрызениями совести, диктующей необходимость восстановления Литвы, которой они овладели не по праву мира или войны, но предательством».

К названным причинам задержки Наполеона в Вильне, возможно, слишком длительной, его ближайшие соратники добавляли еще одну. Они говорили между собой, что его великий гений, всё более активный и отважный, более не подчиняется его конституции.

Они были встревожены тем, что он теперь с трудом переносит испепеляющую жару, и делились грустными предчувствиями, наблюдая его заметную склонность к полноте, в которой находили верный признак преждевременной телесной слабости.

Некоторые объясняли ее привычкой часто принимать ванны. Они не знали, что он делает это не ради наслаждения, но лишь облегчает свое болезненное состояние; политические соображения требовали, чтобы серьезный недуг не стал достоянием гласности и не вызывал нежелательных чувств у его врагов.

Таково неизбежное и печальное влияние самых тривиальных причин на судьбы наций. Вскоре мы увидим, как в решительный момент, когда самые глубокие планы, которые должны были обеспечить успех самого смелого и, возможно, самого полезного с европейской точки зрения предприятия, требовали развития, природа парализовала его гений на равнинах Москвы-реки. Больших батальонов России было мало, чтобы защитить ее, однако неожиданный приступ лихорадки стал ее спасением.

Будет справедливо и правильно вернуться к данному наблюдению, когда, рисуя картину битвы на Москве-реке, я буду повторять жалобы и упреки самых преданных друзей и постоянных поклонников этого великого человека. Большинство из них, равно как и тех, кто описывал эту битву, не знали о физических страданиях императора, который, находясь в самом угнетенном состоянии, скрывал его причины. Эти рассказчики увидели вину там, где в действительности было несчастье.

Кроме того, в восьмистах лье от дома, после стольких трудов и жертв, когда победа ускользнула из рук и стала видна пугающая перспектива, естественно было ожидать суровых суждений; и судьи сами страдали слишком сильно, чтобы остаться беспристрастными.

Что касается меня, то я не стану скрывать того, что видел; я убежден, что сказать правду — лучший способ воздать должное великому человеку, который так часто извлекал поразительные преимущества из каждого происшествия, в том числе своих неудач, человека, который вознесся на такую большую высоту, что потомство вряд ли сможет увидеть тень столь блестящей славы.

Между тем Наполеон оценивал реальное положение дел: его приказы выполняются, армия едина, а будущая битва требует его присутствия. Он выехал из Вильны 16 июля в половине двенадцатого ночи; 17 июля он остановился в Свенцянах, когда жара была самой угнетающей; 18-го он был в Глубоком и разместился в монастыре, откуда увидел, что деревня больше похожа на скопище лачуг дикарей, чем на европейское селение.

В армии только что было распространено обращение русских к французским солдатам. Последние увидели в нем нечто правдивое, но сила суровой правды была ослаблена нелепым приглашением в пустыню.

Наполеон читал и гневался; в первом порыве возбуждения он продиктовал ответ, но порвал бумагу; продиктовал второй вариант, но его постигла та же участь; наконец, он продиктовал третью версию, которой остался удовлетворен. Это было обращение за подписью французского гренадера. Так он диктовал даже самые обычные письма; он постоянно принижал своих министров и Бертье до уровня простых секретарей; его мозг был по-прежнему активен, но плоть деградировала; их единство начало нарушаться, и это была одна из причин наших несчастий.

Среди этих трудов он узнал, что Барклай 18 июля покинул свой лагерь в Дриссе и идет в направлении Минска. Это движение открыло ему глаза. Отпор, который Себастиани получил в районе Двины, а также дожди и плохое состояние дорог помогли ему понять (хотя, возможно, слишком поздно), что занятие Витебска было срочной задачей, имевшей решающее значение; что этот город занимает очень важное положение; именно с этой позиции он повернет армию противника в нужном направлении, отрежет ее от южных провинций и сокрушит врага превосходящими силами. Наполеон заключил, что если Барклай опередит его и первым займет эту столицу, то, несомненно, станет защищать город; именно там, возможно, следует ожидать столь желанной победы, которая ускользнула от него на берегах Вилии. Он немедленно направил все свои корпуса на Бешенковичи; туда он вызвал Мюрата и Нея, которые были в районе Полоцка, где он оставил Удино. Сам он проследовал от Глубокого (где он был вместе с гвардией, Итальянской армией и тремя дивизиями Даву) в Камень.

До этого времени наибольшая часть армии шла вперед и удивлялась, не находя противника; теперь солдаты привыкли к обстоятельствам. Днем они видели новые места и проявляли нетерпение в ожидании конца похода; ночь была занята нахождением укрытия и места отдыха, а также поиском пищи и ее приготовлением. У солдат было столько забот, что они больше думали о тяготах пути, чем о войне; но если враг всё время отступает, то как далеко следует заходить в его поисках? Двадцать пятого июля все услышали пушечный выстрел; армия и император воспылали радостными надеждами на победу и мир. Выстрел раздался со стороны Бешенковичей.

Принц Евгений вступил там в бой с Дохтуровым, который командовал арьергардом Барклая. Следуя за своим командующим от Полоцка до Витебска, он прокладывал себе дорогу по левому берегу Двины на Бешенковичи; отступая, он сжег мост. Вице-король захватил город и увидел Двину; он восстановил переправу; несколько русских частей, оставленных на другом берегу реки, пытались помешать проведению операции, но не имели достаточных для этого сил.

Наполеон решил пересечь эту реку. Им двигало не пустое тщеславие, но острое желание своими глазами увидеть, как далеко русская армия продвинулась на пути от Дриссы до Витебска, можно ли ее атаковать или предупредить ее прибытие в Витебск. Направление, взятое вражеским арьергардом, и полученная от пленных информация убедили его в том, что Барклай находится впереди него, что он оставил Витгенштейна перед Удино и что русский главнокомандующий находится в Витебске. В самом деле, он готов был сражаться с Наполеоном и оспаривать дефиле, расположенные у города.

Наполеон ничего не видел на правом берегу реки, кроме небольших сил русского арьергарда. Его дивизии прибывали туда по северным и южным дорогам. Его приказы о движении были выполнены с такой точностью, что все корпуса, покинувшие Неман в разное время и шедшие по разным дорогам, преодолев за месяц расстояние в сто лье, несмотря на всяческие трудности, соединились в Бешенковичах, куда они прибыли в один и тот же день и почти в один час.