Девы - Алекс Михаэлидес

Бесшумно отогнув ветви дерева, Мариана зашла под его крону и спряталась в густой листве, прижавшись к отсыревшему гладкому стволу. Она стояла не шелохнувшись, стараясь унять колотящееся сердце, чтобы случайно не выдал его стук, и ждала, всматриваясь в темноту.

Через несколько мгновений появился ее преследователь. Прошел по мосту, спустился на берег и пропал из виду. Снова послышался звук шагов, на этот раз более мягкий и тихий: мужчина рыскал по траве в поисках Марианы. Он был совсем близко.

И вдруг все смолкло. Воцарилась абсолютная тишина. Мариана затаила дыхание.

Где он? Все еще здесь?

Казалось, она выжидала целую вечность. Ушел? Похоже на то.

Осторожно выбравшись из своего укрытия, она попыталась понять, где находится. Рядом тускло блеснула вода, и Мариана сообразила: надо просто идти по течению реки, и та выведет ее к колледжу.

Мариана зашагала по берегу. Дойдя до знакомого каменного моста, она вновь пересекла реку и остановилась перед массивными деревянными воротами в кирпичной стене. Это был черный ход в главное здание колледжа Святого Христофора.

Схватившись за холодное латунное кольцо, Мариана дернула дверь. Та не поддалась. Заперто.

Что предпринять?

На мосту снова зазвучали шаги.

Те самые, настойчивые и неотступные. Неизвестный вернулся.

Мариана посмотрела по сторонам, однако ничего не увидела из-за окутавшего ее тумана, края которого терялись в ночном сумраке.

Шаги неумолимо приближались. Она еще раз потянула дверь на себя… Тщетно.

Ее охватила паника.

— Кто вы? — крикнула она в темноту. — Что вам нужно?

Нет ответа. Только звук шагов. Все ближе… ближе…

Мариана приоткрыла рот, готовясь заорать…

И вдруг совсем близко, слева от нее, раздался скрип. За кустами в стене отворилась не замеченная ею прежде крошечная деревянная дверца. В глаза ударил яркий свет.

— С вами всё в порядке, мисс?

Узнав голос Морриса, Мариана почувствовала невероятное облегчение.

Консьерж отвел фонарик в сторону, и она разглядела своего спасителя. Одетый в черное пальто и перчатки, он, пригнувшись, стоял в низком дверном проеме.

— Всё в порядке? — повторил вопрос Моррис. — Я как раз провожу обход. Разве вы не знаете, что ровно в десять ворота запираются?

— Совсем забыла… Да, все хорошо.

Моррис посветил фонариком на мост. Мариана обеспокоенно обернулась. Там никого не было.

Она прислушалась. Тишина. Ни звука.

Ушел.

— Впустите меня, пожалуйста, — попросила она Морриса.

— Конечно. Вам сюда. — Моррис жестом указал на калитку. — Я часто хожу здесь, чтобы срезать путь. Идите по галерее, и попадете прямиком в Мейн-Корт.

— Спасибо. Я вам очень признательна! — искренне поблагодарила его Мариана.

— Не за что, мисс.

С легким поклоном Моррис посторонился, чтобы дать ей дорогу. Мариана нырнула в узкий темный проход. За ее спиной послышался глухой стук и скрежет замка: Моррис запирал дверцу.

От старых кирпичных стен тянуло сыростью. Мариана на ходу размышляла над произошедшим. Неужели кто-то и правда преследовал ее? Или просто разыгралось воображение?

Как бы то ни было, Мариана искренне радовалась, что наконец оказалась в безопасности.

Кирпичная галерея сменилась обитым деревянными панелями коридором. Где-то рядом в этой части здания располагался студенческий буфет. Уже собираясь выйти в Мейн-Корт, Мариана на секунду обернулась… и замерла.

На тускло освещенных стенах висели картины. Ее внимание привлек портрет, занимавший почти всю стену. Этот человек показался ей знакомым. Мариана моргнула, сомневаясь, тот ли это, о ком она думает. Словно в трансе, подошла ближе и застыла перед портретом, глядя в нарисованные глаза.

Да, она не ошиблась. Альфред Теннисон.

Обычно Теннисона изображают седовласым стариком с длинной бородой, но с этого портрета на Мариану смотрел совсем молодой мужчина. Можно сказать, юноша. Тем не менее поэт был хорошо узнаваем.

Мариана отметила, что он невероятно привлекателен. От его красоты у нее перехватило дух! Волевой подбородок, чувственные губы и темные, очаровательно взлохмаченные волосы до плеч. Сначала он даже напомнил Мариане Фоску, но она быстро поменяла свое мнение. В конце концов, глаза у них совсем разные: у Фоски — карие, а у Теннисона — светло-голубые.

Вероятно, Галлам умер лет за семь до того, как появился этот портрет. Значит, еще целое десятилетие отделяло Теннисона от завершения поэмы In Memoriam. Долгие годы горя и страданий…

Однако, к удивлению Марианы, на лице поэта не отражалось ни тени отчаяния. Оно не выражало ни печали, ни меланхолии. Вид у Теннисона был совершенно невозмутимый. От прекрасного юноши на портрете веяло холодным спокойствием.

Почему?

Мариана сощурилась и наконец поняла: взгляд поэта устремлен поверх ее головы. Похоже, Теннисон смотрел на что-то слева от себя.

На что именно?

Мариана отошла от картины с чувством неудовлетворенности. Теннисон разочаровал ее, не оправдал ее надежд, не подарил желанного утешения. Она не знала наверняка, что ожидала увидеть в его глазах — смирение или, наоборот, несгибаемую волю, — но точно не полное безразличие.

Отогнав мысли о портрете, Мариана поспешила к себе в комнату.

Там ее ждал сюрприз: на полу под дверью лежал черный конверт. В нем оказался сложенный вдвое блокнотный листок, на котором каллиграфическим почерком с легким наклоном было написано:

Дорогая Мариана!

Надеюсь, у Вас всё в порядке. Я хотел бы поговорить с Вами. Не могли бы Вы встретиться со мной завтра, в десять утра, возле входа в преподавательский сад?

Искренне ваш,

Эдвард Фоска

Наверное, если б я жил в Древней Греции, моему рождению предшествовало бы множество мрачных предзнаменований: солнечные затмения, огненные кометы и другие предрекающие беду зловещие знаки природы.

Однако я — дитя иной эпохи, и мой приход в этот мир обошелся вообще без происшествий. Отец — человек, сломавший мне жизнь, превративший меня в чудовище, — даже не присутствовал при родах. Он до поздней ночи резался с рабочими на ферме в карты, курил сигары и хлестал виски.

Порой я, прикрыв веки, пытаюсь представить себе маму во время родов, и тогда передо мной встает смутный, расплывчатый образ прелестной девятнадцатилетней девушки.

Она лежит на койке в отдельной палате. Слышно, как в другом конце коридора болтают и смеются медсестры. Мама совсем одна, но это ее не тревожит. Наоборот, в одиночестве она находит покой: можно погрузиться в размышления, не боясь очередной вспышки гнева мужа. Мама радуется будущему ребенку, потому что младенцы не разговаривают.