Немного солнца в холодной воде - Франсуаза Саган

– Вы, правда, не против?-спросил Пьер.

«Бедняжка Натали – думал Жиль, – ты так давно не видела приличных людей. Ну в самом деле, кого ты видела? Пропащего Никола. Жана, который ревнует меня к тебе, твою злосчастную подругу, весьма унылую особу, а с восьми часов вечера и до утра видела меня – жалкое существо, которое ты, моя сумасбродка, любишь». Он замотал головой.

– Нет, нисколько, наоборот. Ступайте поужинайте без меня. Если я еще не засну к вашему возвращению, мы вместе выпьем по чашечке липового чаю.

Когда они ушли, он включил было телевизор, но тут же выключил его, съел ломоть ветчины, стоя у холодильника, и лег в постель. У него был превосходный детективный роман, большая бутылка минеральной воды под рукой, сигареты, а по радио пере-давали очень хороший концерт. Время от времени человеку не мешает побыть в одиночестве – это имеет свою прелесть. В сущности, он всегда был одинок, добрый, старый, одинокий волк, и, умилившись этому своему образу, Жиль уснул, не погасив свет.

Время шло, и Натали решила поступить на работу. Она сообщила Жилю, что нашла себе очень хорошее место в туристическом агентстве с приличным, кажется, жалованьем, которое поможет им сводить концы с концами, что было зачастую нелегко. Жиль сначала засмеялся: ему стало досадно, что она устроилась без его содействия, и забавно было вообразить себе Натали за конторским столом.

– Разве ты уже успела осмотреть все музеи? Что это на тебя нашло?

– Я целыми днями ничего не делаю,-ответила она,-так со-всем отупеешь.

– А что ты делала в Лиможе?

– В Лиможе у меня было благотворительное общество, – спокойно ответила она.

Он расхохотался. Вот сумасшедшая!

– Я понимаю, это кажется нелепым, – заметила она, – но знаешь, я многим помогала…

– И все-таки… Ты – в роли дамы-благотворительницы… Ты же целые дни проводила со мной.

– Так ведь это было летом, – возразила она. – А для бедняков самое тяжелое время – зима. Он изумленно уставился на нее.

– Если я правильно понял, стоило мне приехать к сестре зимой, и мы бы с тобой не встретились? Она засмеялась, покраснела:

– Да нет же… Не о том речь. В агентстве очень приятная работа, директор-очаровательный человек, приятель Пьера, И знаешь, так интересно разрабатывать маршруты для туристов.. Я буду отправлять их в Перу, в Индию, в Нью-Йорк…

– Если ты собираешься работать из материальных соображений, то, по-моему, это идиотство, – сказал Жиль. – Можно просто поменьше тратить.

А ведь совершенно очевидно было, что транжирил-то деньги он, причем сам не знал, куда они уходят. Приятели, бары, такси – деньги так и текли между пальцев. И если Натали могла где-то бывать и одеваться, то этому она обязана была отнюдь не заработкам Жиля, а скорее тому, что ежемесячно получала из Лиможа сто тысяч по какой-то старой семейной ренте. А тут еще Жиль купил ей к рождеству прелестную старинную брошь, за которую никак не мог расплатиться. Право, Натали пришла совсем неплохая мысль, но почему-то она очень раздражала Жиля.

– Нет, не из материальных соображений,-сказала она, – а потому, что меня это заинтересовало. Но если тебе это неприятно, я могу отказаться.

– Делай как хочешь, – сказал он. – Кстати, о путешествиях – когда возвращается цветочник?

Дело в том, что фотограф-американец упорствовал. Он забрасывал Натали розами-вот почему Жиль дал ему такое прозвище – и нежными письмами. Ему пришлось отправиться в дальнюю поездку, и почти отовсюду он посылал Натали вполне безобидные открытки со спокойной уверенностью человека, решившего ждать хотя бы тридцать лет, – послания его то забавляли, то возмущали Жиля, смотря по настроению. Натали они трогали, и она это по своему обыкновению не скрывала, что, конечно, должно было успокаивать Жиля, но мешало им смеяться вместе над обожателем.. Натали заявила, что во всяком искреннем чувстве, каково бы оно ни было, нет ничего смешного. На эту тему она вела долгие разговоры с Гарнье, которого Жиль представил ей однажды, – тот все еще ждал выхода из колонии своего юного друга. Кстати сказать, Гарнье все больше перекладывал работу на плечи Жиля, и зачастую Жиль, возвратившись домой, заставал там Гарнье. Уютно расположившись у камина, они с Натали увлеченно болтали. Странный все-таки у нее вкус! В компании пьяницы Никола и развратника Гарнье она становилась оживленной, веселой, тогда как общество Жана, человека интеллигентного, ее, по-видимому, тяготило. «Ты не понимаешь, – возражала она, когда Жиль. говорил ей об этом, – в них есть что-то непосредственное, искреннее, и это мне нравится». Жиль пожимал плечами: по его мнению, Никола и Гарнье – люди нудные, но он все же предпочитал, чтобы Натали интересовалась ими, а не американцем-цветочником.

Итак, Натали начала работать и зачастую вечерами заезжала за Жилем в газету. Во всем мире люди все больше сходили с ума, между работниками газеты шли все более яростные споры, и Натали случалось часа по два проводить внизу, в баре, дожидаясь Жиля. Она, конечно, никогда его не упрекала, даже сочувствовала ему, но мысль, что она сидит внизу и, жестоко скучая, ждет его, мучила Жиля. В конце концов они решили встречаться только «у себя дома». И однажды он не пришел ночевать.

День выдался ужасный. Мерзкий Тома, ужасный Тома перешел все границы подлости. Потом Жиля вызвал к себе Фермон и устроил ему разнос: он, видите ли, находил статьи Жиля чересчур «академичными», в них, по его мнению, отсутствовала сенсационность, которая нравится «читателю». Жиль представления не имел об этом пресловутом читателе, о котором ему прожужжали все уши, об этом неведомом часовом, охраняющем склады глупости, но, если бы этот охранитель попался ему в руки, Жиль с наслаждением задал бы ему хорошую трепку.

– Читателю, – говорил Фермон, – надо, конечно, давать объективную информацию, но тема должна его увлечь, даже взвинтить.

– А вы не находите, что сами факты, сама действительность уже достаточно взвинчивают читателя? – иронически спросил Жиль. – Всюду война, всюду…

– Война взвинчивает читателя только в том случае, если она непосредственно его касается.

– Она и касается, – в отчаянии сказал Жиль. – Вы что же, хотите, чтобы я дал читателям адрес конторы по вербовке солдат для отправки во Вьетнам? А неужели цифры кажутся вам недостаточно красноречивыми?

– Это вы недостаточно красноречивы.

Короче говоря, Жиль вышел от Фермона в бешенстве и принялся заново переделывать статью, а было уже шесть часов. Натолкнувшись на Гарнье, он попросил его предупредить Натали и, если возможно, повести ее куда-нибудь поужинать, что, по-видимому, обрадовало Гарнье, а сам Жиль остался у себя в кабинете, сел за пишущую машинку, но мысли его были куда больше заняты обдумыванием запоздалых реплик в ответ на обвинения Фермона, чем злополучной статьей. В редакции было безлюдно, и он расхаживал по всем комнатам, чувствуя глубочайшее отвращение к своему творению. Зайдя в кабинет Жана, он обнаружил там бутылку шотландского виски и налил себе стакан, но, выпив, не почувствовал облегчения. До чего же ему осточертела эта проклятая газета, ничего он не добьется, будет прозябать здесь до конца своих дней, а Фермон совсем выживет из ума и все больше будет жучить его. Жиль Лантье постареет. Натали превратится в почтенную провинциалку, они, может быть, поженятся, и, может быть, у них пойдут дети; супруги Лантье купят себе машину, маленькую, благоустроенную ферму с телевизором. Хорошо еще, если им удастся достигнуть такого благополучия. Все ужасно. Он, Жиль Лантье, способный на любую крайность, жаждущий объездить мир, он, кипучий Жиль, вот-вот загубит свою жизнь под игом хозяина и любовницы, и оба они еще смеют осуждать его… Ну так вот, он больше не желает ни чтобы его осуждали, ни чтобы его прощали, ни чтобы его заковывали в какие бы то ни было рамки – будь то профессия или область чувств. Он хочет быть одиноким и свободным, как раньше. Свободным, словно молодой пес, каким он был. Прикладываясь к бутылке, он перебирал свои обиды и все больше разъярялся. Ах так! Они воображают, будто Жиль Лантье сидит и переписывает наново свое сочинение, будто школьник-двоечник, оставленный без обеда? Ах, так! Они воображают, будто он смиренно возвратится домой, к своей верной и благородной любовнице?! Хорошо же, он им покажет! Он надел плащ и ушел, оставив гореть все лампы. По счетчику заплатит пресловутый «читатель».