Немного солнца в холодной воде - Франсуаза Саган

– Я действительно хотел остаться, когда звонил тебе, – ответил он. – А потом вдруг решил пойти в клуб.

– Через минуту?

Слова его прозвучали фальшиво – правда чаще всего звучит ужасно фальшиво, тут уж он ничего не мог поделать. Но все-таки он продолжал объяснять:

– Выпил в клубе с Жаном и через час уже был дома. «Мало того, что ради тебя не подступился к очаровательной Катрин, мало того, что вел себя, как ангел, все равно причинил тебе страдание, и ты еще думаешь, будто я лгу». Положение безвыходное! Он был в ярости, но понимал ее: при всей его добросовестности он был уличен во лжи.

– Не так уж важно то, что ты сделал или не сделал. Важно то, что ты сказал, то, что считал себя обязанным сказать. Он вздохнул, закурил сигарету, провел рукой по волосам.

– Я потом тебе все объясню, – сказал он. – Как тетя?

– Очень плоха. Вряд ли протянет еще день-два. Я как раз еду туда с Пьером.

Правда, ведь она живет у Пьера, и, должно быть, Пьер был свидетелем, как его сестра вчера снимала трубку, отвечала ласковым голосом, как потом воскликнула: «Ах, химчистка!» – позвонила сама и, не получив ответа, обратила к брату чересчур спокойное лицо. Мы зачастую больнее раним людей через их близких, чем причиняя боль им самим. Ведь тогда приходится из гордости лгать, что-то придумывать, изощряться, как будто позабыв, что телефон-то рядом. Будь Натали одна, она, может быть, стала бы звонить ему каждые полчаса и вскоре дозвонилась бы. Ах, в конечном счете жизнь устроена слишком глупо!

–Натали, – сказал он, – я люблю тебя.

– Я тоже, – ответила она, но голос ее прозвучал невесело: скорее, она смиренно признавала бесспорный факт.

И она повесила трубку. Через неделю он все ей объяснит, он будет держать ее в объятиях, будет прижимать к себе теплое, живое тело Натали, оно и станет связью между ними, а не ее упрямо замкнутое лицо и не те нелепые унылые фразы, которыми она обменивалась по телефону. Что же до других (он не знал в точности, кто эти «другие», – просто в воображении возникал злобно жужжащий рой парижан) – они еще увидят. Вернее сказать, ничего не увидят. Во-первых, не увидят Жиля Лантье целую неделю, а потом, когда Натали вернется, не увидят их обоих. Они будут сидеть дома или ходить в театры, раз она любит театр, или будут ходить на концерты, раз она любит музыку. Разумеется, он лично предпочитает послушать хорошую пластинку, лежа на ковре, но раз нужно, так нужно, – он все будет делать в угоду Натали. Приободрившись от этих мыслей, он встал, напевая, отправился в редакцию чуть ли не раньше времени и весь день усердно работал. И как же он был ошеломлен, когда в три часа утра обнаружил, что сидит в клубе и рассуждает с английским журналистом о сегрегации в Америке.

А через десять дней в одиннадцать часов вечера приехала Натали, и он встречал ее на их любимом Юго-Западном вокзале. На перроне их обгоняла – или шла за ними – веселая толпа дам-провинциалок, одетых так же, как Натали: все в юбках чуть длиннее, чем требовала мода, в шелковых платочках на голове, в руке – чемоданчик. Кроме гордой посадки головы, а при ближайшем рассмотрении – и красоты, ничто не отличало ее от других. У него бывали любовницы, чьих собачек, точно букеты цветов, носили грумы, и тогда он не видел в этом ничего особенного. Но на этом сером и унылом вокзале (шел дождь) ему хотелось, чтобы Натали появилась, как яркое пятно, как что-то несбыточное, как взметнувшееся пламя. Он крепко обнял ее, поцеловал. Глаза у нее были обведены темными кругами, и она была, конечно, в трауре.. Какой же он идиот!

– Ах, это ты! – сказала она и замерла, прижавшись к нему. На них смотрели, и ему стало немного стыдно: ведь им в конце концов, не по двенадцать лет, чтобы так откровенно выказывать на вокзале свои чувства. Он попытался пошутить:

– А кто, по-твоему, это мог быть?

– Ты, – ответила она. – Именно ты.

Она вскинула голову, и он пристально посмотрел на нее. Ему показалось, что лицо у нее немного припухло, что она небрежно подкрасилась, этот осмотр казался ему вполне естественным, так же как и ее возвращение к нему. Он приехал на вокзал встретить любовницу, почти жену, и рассматривал ее, как все старые любовники рассматривают друг друга, – вот и все. Он взял ее под руку.

– Я купил жареную курицу, поужинаем дома. Ты выехала сразу после похорон?

– Да, разумеется. Ты же понимаешь, мне не так-то приятно было в Лиможе.

– Честные люди бросали в тебя камнями на улице?

– Нет, – ответила она, – они знают, что плоть слаба. Они теперь читают газеты.

Дома она окинула рассеянным взглядом беспорядок, который он успел произвести за два часа – перед тем как поехать на вокзал,-прошла в ванную, подкрасилась, а он тем временем, яростно ругаясь, разрезал курицу. После кофе они прошли в гостиную, и Жиль осторожно поставил только что купленную им пластинку Гайдна.

– Ну что? – сказала она. – Что нового в Париже? Она произнесла это небрежно, закрыв глаза, таким тоном, словно в Париже ничего нового не могло быть.

– Да больших новостей нет, – ответил он. – Ты читала газеты?

– А ты?

Тон вопроса был тот же. Он улыбнулся.

– Я тоже не читал. Много работал. Пожалуй, выпивал лишнего без тебя да вот купил эту пластинку.

Он не добавил, что однажды пошел, очень пьяный, проводить Катрин до дому и потерпел полное фиаско. Но во всяком случае, можно быть уверенным, что девица будет помалкивать. В ее же интересах скрыть его внезапное бессилие, поскольку ему теперь известны все ее прихоти. Он протянул руку, и Натали сжала ее.

– Ну а ты? Видела Франсуа?

– Да, видела. Он специально приезжал к Пьеру, чтобы встретиться со мной.

– Зачем?

– Уговаривал вернуться. Мне кажется, он тоскует.

– Провинция переменилась, – сказал Жиль.

Он был раздосадован, сам не зная почему. Все мужчины хотят отнять у него эту женщину и ни на секунду не допускают мысли, что она его любит… что она может любить его. Ясно. Он в ее жизни – просто случай.

– И что же ты ему сказала?

– Что не вернусь. Что люблю тебя. Что очень сожалею, но… Пьер тоже уговаривал меня остаться.

Что-то вроде негодования поднималось в душе Жиля. Конечно, он тут десять дней вел себя как мальчишка, как свободный от всяких уз молодой человек. А к чему все это свелось? Провел два часа с порочной девчонкой да целые ночи разговаривал с умниками, опустошенными алкоголем и приспособленчеством. А в это время Натали окружали знакомые лица, взволнованные люди, вдруг утратившие всю свою гордость, – она жила, она играла роль Анны Карениной – только наоборот. Она переживала угрызения совести, даже сожаление – словом, испытывала человеческие чувства.

– Не знаю даже, зачем я тебе говорю об этом. Я так устала. Значит, ты доволен своей работой?

Уж не собирается ли она поставить ему хорошую отметку за поведение? Он сам не мог понять своей ревности, своей бешеной злобы. Ведь Натали вернулась. Все бросила ради него. Вот она тут. Чего же он боится?