Эхо войны - Леонид Гришин

Он сел, обхватил голову руками, локтями уперся в колени и сидел так какое-то время. Я молча сидел напротив него. Потом он поднял на меня глаза.

– Кричал? – спросил он меня.

Я кивнул.

– Маму звал?

Я еще раз кивнул.

– У нас там осталась водка?

Я молча налил ему и себе. Он выпил и опять сидел – также сосредоточенно, смотря в одну точку. Я налил еще ему водки. Он потянулся, взял и выпил одним глотком. Через некоторое время он стал говорить…

…Это было в сорок третьем году на Украине. Отец воевал, дед партизаном был. Мать – связная в городе. Под видом обмена вещей мы с матерью пошли на связь к деду. Попали в облаву. Нас выстроили в одну шеренгу, и немец стал считать: «Айн, цвайн, драйн, фир, фюнф, ком». Так попала мать. Дед все время держал меня крепко за руку. Вывели всех пятых. Я тогда понятия не имел, для чего и что сейчас будет. И вдруг их начали расстреливать из пулемета…

Я видел, как на маме ее белая кофточка в одно мгновение превратилась в красную, как у нее подкосились ноги, и она упала… Что со мной дальше было – я не помню. Я даже не знаю, кричал я или нет. Очнулся я в деревне лежащим на лавке. Деда нет. За мной ухаживает какая-то незнакомая женщина. Все люди вокруг мне не знакомы…

Потом началась обыкновенная деревенская жизнь… Услышали, что наши освободили Киев и Днепр, и что скоро будет победа. Когда она настала, вернулся отец. Он смог отыскать меня, правда, я до сих пор не знаю, каким образом он меня нашел. Жили мы в городе, я первый раз поехал на поезде с ним. Ехали в Москву. По дороге я заснул, но только поезд стал проходить стрелку, я ясно услышал стук пулемета, перед глазами у меня опять была та картина, когда расстреляли мать. Я закричал, отец взял меня и прижал к себе, но я не мог успокоиться. Я больше не смог заснуть. Когда мы возвращались, я опять заснул, и только стук колес на стрелке – и у меня опять перед глазами расстрел матери, как на ее белой кофточке выступают красные пятна крови, как у нее подгибаются ноги, и она падает.

И вот сейчас мне уже за сорок, и я не могу ездить на поезде, не могу засыпать. Если засыпаю, то только переходит поезд стрелку, как у меня перед глазами эта картина. И сколько я ни обращался к экстрасенсам, психологам, к прочим врачам – ничего не могу поделать. Это, очевидно, будет со мной всегда. С тех времен я и стал седым…

По окончани института я работал на Ленинградском металлическом заводе. Часто бывал в командировке на Саратовской ГЭС, являлся представителем завода на монтаже гидротурбин.

Турбины поставляет наш завод, а генераторы – завод «Электросила». Всего будет двадцать четыре агрегата, из них – два опытных горизонтальных и рыбоходный. Рыбоходный нужен для того, чтобы создать такой поток воды, который существовал до установки платины, чтобы рыба подходила к этому агрегату, где ее переправят на ее нерестилища. Моя работа, в основном, связана со Спецгидромонтажом. Спецгидромонтаж ведет монтаж турбинного оборудования. Это люди-кочевники. Филиалы Спецгидромонтажа разбросаны по всему Союзу, да и за границей тоже. Трест находится в Ленинграде или, как сейчас говорят, в Санкт-Петербурге. Монтажники работали на Цимлянской, Сталинградской, Куйбышевской, практически на всех гидростанциях Союза. Они с одной станции перекочевывают на другую семьями. Члены семьи также работали кто на ГЭС, кто в магазине, кто в книжных лавках, кто в библиотеке. Есть очень интересные люди, мастера своего дела.

И вот однажды пригласили меня на рыбалку, на Волгу. Выезд у них был коллективный. Выезжали рыбачить на приток Волги. Были одни мужчины – женщин не брали. Вечером рыбачили, а затем заваривали общую уху. Под костер разговоры. Я там познакомился с одним человеком, не хочу называть его фамилию, зовут его Петр. Мы отошли с ним в сторонку, забросили закидные удочки. Это был уже конец августа, шел судак, а он, в основном, идет ночью. Очень интересно ловить на донку с колокольчиком. Мы развели небольшой костерчик, следили за удочками и беседовали. Говорили о ГЭС, на которых он работал. Оказывается, он монтировал Сталинградскую ГЭС. Он ненадолго задумался, я сразу почувствовал, что он хочет чем-то поделиться, поэтому не стал его тревожить. Я молчал, и он начал говорить.

…Так судьба сложилась – перед войной не женился, призвали меня холостого. Война! О ней много пишут и очень долго будут писать: и те, кто воевал, и те, кто не воевал, и те, кто в тылу отсиживался, – будут выдавать себя за героев. А тот, кто шел впереди и остался жив, никогда не скажет, что он герой. Воевали, как воевали.

Попал в плен. Что о нем говорить… Плен – это ад, кошмар. Дважды убегали с другом. Раз бежали, второй раз бежали. Ловили нас, били. Когда освободили, надо же было такому счастью случиться, что освободила меня та часть, в которой я служил, и тот же комбат. Радость была неописуемая. Комбат рассказывал, кто остался жив из нашего батальона, кто погиб, кто еще возвращался из госпиталей. А тут и из плена стало приходить пополнение. Так я и остался продолжать службу. Демобилизован был в Германии, и комбат мне сказал:

– Петр, хорошо ты воевал, не знаю, что будет там дальше, поэтому я тебе не укажу эти полгода плена в документах.

А мне тогда было безразлично, есть у меня плен или нет. Я честно воевал, преданно служил. Попал я в плен контуженный, рук не подымал, никого не предавал…

Демобилизовался, приехал и работал в леспромхозе. Но в то время мало было нас, мужчин. Это сейчас как-то немного выровнялось соотношение девушек и парней, а тогда война всех мужчин пожрала. Но я приехал в леспромхоз, где остались одни женщины и девушки. Я молодой, здоровый, да и грудь в орденах. Все обращали на меня внимание. Естественно, я выбрал самую красивую и женился. Родилась двойня, девочка и мальчик. Я зажил счастливый, довольный…

И вот однажды поехал в командировку. И надо же было такому случиться, что на улице лоб в лоб столкнулся с тем, с кем вместе в плену был, с кем вместе бежал. С ним я, как говорят, «брат с братом делятся куском хлеба», а мы с ним оба, когда были в плену, делились картофельными очистками, чтобы друг друга поддержать. После войны я думал, что он погиб, а он думал, что я погиб. Пытались друг друга отыскать, но не отыскали. А здесь такая встреча – прямо нос к носу. Естественно, по-мужски отметили встречу. Пошли в ресторан, взяли водки, закуски. Сидели, вспоминали, рассказывали о семьях. Как дальше воевали и где. Совсем не обращали внимания, кто к нам подсаживался, кто подходил к нашему столику – мы были заняты своими разговорами.

Когда расстались, я ушел в гостиницу, но не успел прилечь, как ко мне в номер постучались двое в гражданском:

– Собирай вещи, пошли.

А дальше начался сплошной ад. Единственное, что мне удалось передать жене – это то, чтобы она от меня поскорее отказалась. Я знал, что мне светит. В то время бесполезно было оправдываться, поскольку выяснилось, что у меня в документах скрыт плен. Я не буду рассказывать, что там было: и побои были, и издевательства, и каторга. Попал на Великие стройки коммунизма, на комсомольскую молодежную стройку. 58-й год застал на Сталинградской ГЭС.