Приключения бодхисаттвы - АНОНИМYС

– Хорошо, – кивнул Ганцзалин, – хорошо. Насчет близкого человека – уговорили. Но ногу пусть все-таки сломают, и пусть срастется, как новая – не хочу я быть почтенным старцем, я еще молодой…

Спустя пару дней после операции, когда бледный Ганцзалин лежал в постели, пришли плохие новости: красные наступали с такой скоростью, что мобилизованные солдаты армии Каппеля стали разбегаться. Офицеры сохраняли боеспособность, но начались трудности со снабжением.

Можно было бы эвакуироваться поездами, но этому воспрепятствовал чехословацкий корпус, контролировавший железную дорогу. Вопрос теперь стоял ребром: оставаться на месте и быть уничтоженными или все же попробовать спастись любой ценой.

Генерал Каппель издал приказ, в котором разрешил всем колеблющимся покинуть армию: люди могли сдаться большевикам или расходиться по домам. Оставшихся в строю он решил вести дальше на восток через Щегловскую тайгу.

– Хуже всего, – хмуро сказал Загорскому полковой врач, – хуже всего то, что мы вынуждены бросить всех больных и раненых. А значит, и вашего Ганцзалина.

– Это вы вынуждены их бросить, а я никого бросать не собираюсь, – отвечал Нестор Васильевич.

Злая звезда Ганцзалина сыграла с ним еще одну жестокую шутку. Даже хромой, но с помощью Загорского он мог идти со всеми в строю. После того, как ногу ему сломали повторно, его нужно было буквально тащить на плечах. Учитывая глубокий снег и необжитость Щегловской тайги, это предприятие казалось совершенно самоубийственным.

Ганцзалин, впрочем, сохранял оптимизм и полагал, что бежать никуда не нужно.

– Чего нам бояться? – говорил он. – Мы можем дождаться Пятой армии прямо здесь. Даже если красные нас арестуют, они нас не убьют. Нас защитит Тухачевский.

Загорский только головой покачал. Оказалось, что Тухачевский уже не командует Пятой армией, на его место пришел Эйхе. Вряд ли бывший командарм рассказал про Загорского и Ганцзалина нынешнему: все же миссия их была чрезвычайно секретной. Это значит, что если они попадут в плен к красным, их, скорее всего, просто расстреляют. Да и не будет их никто брать в плен, красным сейчас не до этого – шлепнут мимоходом, да и все дела.

– Что же делать? – спросил Ганцзалин.

Нестор Васильевич некоторое время думал, опустив глаза в пол. Потом поднял голову и заявил, что они тоже будут отступать. Однако быстро отступать они не смогут. Поэтому им придется уйти с линии атаки, для чего они двинутся не на восток, а на юг.

– На юг? – удивился помощник. – Но нам ведь надо попасть в Читу, у нас письмо к атаману Семёнову.

– Мы попадем в Читу, не сомневайся. Но для начала нам надо выжить. И потому мы уйдем южнее.

Ганцзалин с сомнением покачал головой: южнее – киргизский край. Там степи, пустыни, там огромные пространства без людей. Там дикие ветры, там очень холодно, они погибнут там.

Загорский невесело засмеялся.

– Так далеко заходить я не планирую. Каппелевцы и идущие за ними красные движутся вдоль Транссибирской железной дороги. Нам достаточно не попасть прямо на линию фронта – и мы будем спасены. Поэтому выходить будем прямо сегодня.

Ганцзалин кивнул.

– Поедем на лошади? – спросил он.

– Увы, – отвечал Нестор Васильевич. – Всех местных лошадей реквизировал Каппель, каждая – на вес золота. За попытку украсть лошадь нас просто шлепнут без суда и следствия. Я пойду пешком, а ты поедешь на мне.

– А-а, – заскрипел зубами Ганцзалин, – зачем же я сломал эту чертову ногу, какой же я был идиот!

Загорский лишь улыбнулся: ничего, главное – сами живы, а ноги отрастут.

* * *

Молодой еще, но уже грузный пушистоусый человек глядел на Загорского чуть исподлобья. Трудно было поверить, что он – едва ли не самый лихой кавалерист Забайкалья, конника в нем выдавали только кривые ноги. Впрочем, внешность обманчива: еще три года назад никто не опознал бы в тогдашнем неподвижном Загорском самого ловкого человека в России, а шесть лет назад его и вовсе не отличить было от мертвеца. Так или иначе одно было бесспорно – на Загорского смотрел один из самых жестоких людей за всю историю XX века.

Прежде чем отправляться к Семёнову в гости, Загорский, разумеется, полюбопытствовал, с кем имеет дело. Фигура атамана оказалась не такой уж одномерной, да и не могла быть таковой.

– Ни один знаменитый злодей, тиран или военачальник не был с рождения исчадием ада, – объяснял Нестор Васильевич Ганцзалину. – В таких людях всегда есть некое природное обаяние, которое позволяет им выдвинуться среди других. Больше того, обаяние это обычно питается чем-то хорошим, что есть в человеке, или, по крайней мере, какой-то высокой идеей. Если в человеке есть только плохое, его, как говорил Конфуций, будут ненавидеть все люди. А смесь плохого и хорошего позволяет любому чудовищу до поры до времени успешно решать свои задачи.

Двойственность проявлялась и в характере Семёнова. Он бывал не только жесток, но и мягок, почти человечен, его вполне можно было убедить в чем-то, он не очень любил спорить, стараясь сохранить хорошие отношения с людьми, которые были ему важны. Впрочем, будь он действительно мягким человеком, он давно бы уже растерял всю свою власть.

Часто, особенно в часы попоек, проявлялась в нем широта русской души. Он не был по природе жаден и слишком подозрителен. Брал к себе в войско всех желающих, требовалось только поцеловать крест и поклясться, что ненавидишь большевиков. Однако с врагами или с теми, кого он полагал врагом, расправлялся совершенно бесчеловечно.

Многие считали его грубым и необразованным. Другие держались противоположного мнения, вспоминали, что Семёнов изучал буддизм, знает монгольский и английский языки, является членом харбинского Общества ориенталистов и даже издал два стихотворных сборника.

Любители экзотики также много говорили о бурятской крови, текущей в жилах атамана Семёнова. Но это было больше натуралистическим штрихом, призванным подчеркнуть его причудливость и героизм – такое очень любили экзальтированные барышни. Правда, как выяснилось, экзальтированных барышень полно и среди мужского сословия, просто они этого не осознают, искренне восхищаясь очередным «потомком Чингис-хана», у которых всего-то и есть общего с великим завоевателем, что хитрость и избыточное зверство.

Впрочем, нет, Нестор Васильевич, кажется, несправедлив был к атаману: с определенного ракурса видны становились и бурят-монгольские скулы, и косо прищуренный глаз. Сегодня глаз этот щурился на Загорского и как бы взвешивал его, измерял.

– Так вы говорите, письмо от Троцкого вам передал сам Тухачевский? А почему именно вам? – глаз атамана все щурился, взвешивал, отмерял что-то.

– Ему нужен был авторитетный и доверенный человек, который доставит письмо в целости и сохранности, – с достоинством отвечал Нестор Васильевич. – Кроме того, моя репутация должна служить вам гарантией солидности этого предложения.