Приключения бодхисаттвы - АНОНИМYС

Семёнов усмехнулся – репутация! Да знает ли его превосходительство, какова цена репутации в этих диких землях? Это место, где любые репутации рушатся в один миг, и потому не могут быть приняты в расчет. Достаточно, чтобы вам развалили голову шашкой или, напротив, вы сами выстрелили не в того человека – и вся репутация пошла насмарку. Единственная репутация, которая тут имеет вес, это репутация храброго воина. Все остальное – от лукавого.

Загорский прищурился. Откровенно говоря, он не ожидал встретить в лице атамана человека просвещенного и интеллигентного. И он искренне рад, что ошибся.

– Да, вы ошиблись, – отвечал атаман несколько самодовольно. – Не могу называть себя интеллигентом, но археология – мой конек. Я проводил некоторые раскопки и нашел… Впрочем, это не важно. Важно другое. Если письмо ваше – не подделка и не провокация, встает вопрос, насколько оно действительно сейчас. С тех пор, как вам его вручили, прошло больше года и положение на фронтах серьезно изменилось. Колчак расстрелян, Каппель погиб, Войцеховский уехал, его армия рассеялась. Остается ли в силе предложение большевиков?

– Как вы понимаете, я не Троцкий и не Ленин и говорить за них не могу, – начал Нестор Васильевич. – Однако я полагаю, что намерений своих они не изменили. Несмотря на последние победы на фронтах, советская республика обескровлена, воевать ей трудно. А ваше положение здесь, в Забайкалье, очень прочно. К вам по-прежнему стекаются местные добровольцы, а ваше финансовое состояние может вызвать зависть у некоторых европейских монархов.

Семёнов неожиданно засмеялся.

– Мое состояние, – повторил он саркастически. – Неужели вы тоже верите в эти сказки про золото Колчака, которого якобы я оказался наследником?

– Я ничего не принимаю на веру, но по самым скромным подсчетом у вас в Чите оказалось что-то около сорока тонн золота, – сухо сказал Загорский. – Учитывая, что содержание вашей армии требует ежемесячно десятков, если не сотен тысяч рублей, очевидно, что золото это не лежит просто так. Вы вынуждены в той или иной мере к нему обращаться. Если я не ошибаюсь, поправьте меня, пожалуйста.

Атаман, не глядя на Загорского, пожевал губами.

– Разговоры о золоте пошли в последнее время, – сказал он. – Но я ведь и до этого содержал армию.

– И кто вас финансировал? – полюбопытствовал Загорский.

Атаман смерил Нестора Васильевича внимательным взглядом с ног до головы.

– Любого другого я за такой вопрос просто расстрелял бы, – сказал он. – Но в вас есть нечто, вызывающее симпатию. Точнее было бы сказать, что вы обладаете совершенно нечеловеческим обаянием. До вас я знал только еще одного такого. Вы слышали о бароне Унгерне?

Загорский коротко кивнул.

– В вас с Унгерном есть что-то общее, – продолжал атаман. – Вы с ним, если можно так выразиться, зеркальное отражение. Или, говоря в терминах фотографии, он – ваш негатив. Вы добры – он жесток, вы человечны – он свиреп. Но результат, как ни странно, один – вы оба нравитесь людям. Правда, он завоевывает сердца страхом, а вас любят потому… просто потому, что любят. Но имейте в виду – страх более устойчив, чем любовь.

– К чему этот разговор? – Загорский, кажется, был несколько удивлен.

– Я пытался объяснить, почему я вас не расстрелял на месте, когда вы спросили, кто меня финансирует. Впрочем, вопрос этот не такой и опасный. Финансируют меня русские патриоты, которым не безразличны судьбы отечества.

– В числе этих патриотов – и японское правительство?

Атаман помолчал, глядя куда-то в сторону. Лицо его сделалось хмурым.

– У меня странное ощущение, что вы хотите от меня чего-то добиться, – сказал он наконец. – То ли чтобы я вас расстрелял, то ли, напротив, дал вам под командование сотню.

Загорский отвечал, что сотня бы ему не помешала, ему ведь нужно ехать дальше, а ехать одному по воюющей России – дело неблагодарное. Они с Ганцзалином еле-еле выбрались из тайги, пришлось даже зимовать там, поскольку снег вокруг был непролазный. Именно поэтому, кстати, они добирались так долго. Потому что аэроплан, на котором они летели, потерпел крушение, помощник сломал ногу, и пришлось его тащить буквально на себе.

– Это все очень интересно, – сухо сказал атаман, не глядя на Загорского. – Однако я вот что думаю. Я отвечу на письмо Троцкого и отправлю его с оказией советскому правительству. А вы пока побудете у меня.

– В каком качестве? – удивился Нестор Васильевич.

– В качестве заложника, разумеется. Так сказать, гарантируете серьезность намерений красных. И если они изменили свои планы – ну, что ж, не взыщите.

Загорский пожал плечами. Каким образом он может гарантировать успех переговоров? Он всего-навсего принес письмо, он, так сказать, почтовый голубь.

– Вот и прекрасно, – засмеялся атаман. – Если на письмо мое не ответят, или ответят не так, мы голубя-то этого поджарим на обед. А если сговоримся, ваше счастье: дам вам чин полковника и почетный караул в сто казаков, поедете в свою Америку или куда пожелаете. Я не очень верю в чистоту намерений красных, и полагаю, что они могли просто завербовать вас и направить сюда под видом переговорщика. Настоящая же ваша задача состоит в том, чтобы шпионить. Уж слишком неподходящий момент выбрали большевики для своих предложений.

– Я же говорил вам, мы с моим слугой застряли в дороге, – начал было Загорский, но атаман махнул рукой: довольно, хватит разговоров.

– Я, – сказал он благожелательно, – сажать вас под замок или ограничивать ни в чем не буду. Шпионьте, если сможете, но не пробуйте сбежать. Вдогонку за вами я пошлю ангелов смерти. Слышали что-нибудь про харачи́нов?

Загорский удивился. Харачи́ны? А разве их не разогнали после мятежа? Атаман неприятно улыбнулся: разогнали, но не всех. Кое-кого оставили для особых случаев. Так или иначе, эти дикари жалости не знают и изрубят любых беглецов в капусту. Надеюсь, они поняли друг друга?

И атаман засмеялся необыкновенно благодушно. В этот миг в дверь постучали, и в комнату, где проходил разговор, проскользнул секретарь Семёнова. Вытянулся перед дверью, отрапортовал:

– Господин атаман, к вам журналисты!

– Что за журналисты? – удивился атаман.

– Британская «Дéйли Тéлеграф», – и секретарь умолк, как-то странно ухмыльнувшись.

Атаман пожал плечами – ну, зови.

Однако вместо ожидаемого репортера в клетчатом кепи (причудливая смесь джентльмена и карточного шулера) в комнату вошла русоволосая барышня. Вместо кепи на ней был берет, одета барышня была в темно-зеленый кавалерийский костюм без знаков различия. На плече у нее висел фотоаппарат в кожухе. Возраст барышни определить было трудно – что-то около тридцати. Правильный овал лица, прямой нос, чуть поджатые губы – все было в ней очень соразмерно, и она выглядела бы почти сурово, если бы не глаза – один из них был как будто чуть прищурен, что придавало ее лицу очаровательную асимметрию. Несмотря на русые волосы, брови были у нее черные, и это делало лицо чуть более строгим, чем хотелось бы. Осанка у барышни была свободная, но исполненная изящества – такое бывает у женщин, профессионально занимающихся танцами.