Барыня уходит в табор - Анастасия Дробина

– Как ты не побоялась в окно лезть? Высоко же… И осколки, я видел какие, торчали…

– Я уж потом испугалась. А тогда даже не думала ни о чем, только бы – скорее… – голос Насти вдруг задрожал, как у ребенка. – Но какой же мерзавец! Сволочь проклятая, так бы и убила! Вот что она теперь делать будет? С ребенком-то… Ты ведь не знаешь, Илья… За Зиной многие бегали. Купцы-миллионщики с ума сходили, Рябушин ей содержание тысячное предлагал, дом обещал купить и все, что пожелает. Не шла же! Четыре года с Ворониным прожила. Он, конечно, тоже на нее денег не жалел, Зина много в хор отдавала. Она ведь не жадная совсем, у нее только вид такой… очень гордый. Любила его сильно… Как теперь будет, не знаю даже. Ох, голова как кругом идет…

Илья молчал. Сам он был о Зине Хрустальной очень нелестного мнения, но, слыша дрожащий от негодования голос Насти, не спешил его высказывать. Бог с ней, с Зинкой… Может, и правда любила она этого, только какая теперь разница. Язык так и чесался сказать какую-нибудь гадость про князя Сбежнева, который вот тоже второй год обещает кое-кому, да все никак не женится. Но впереди уже показался фасад Большого дома, старая ветла. Настя, вымученно улыбнувшись, вытянула руку из-под его локтя.

– Спасибо, Илья. Пойду я. Сейчас бы чаю с малиновым листом выпить…

– Лучше водки, – вспомнил Илья проверенный отцовский способ. – С перцем и керосином. Все как рукой снимает.

– С керосином? – вздрогнула Настя. – Бр-р… нет. Я лучше чаю. Иди досыпай, морэ. Спасибо тебе.

– Подожди…

Илья сам не понял, как это вырвалось у него. Он тут же испугался сказанного, умолк, отчаянно понадеявшись, что Настя не расслышала, не поняла. Но она тут же выпустила перекладину калитки и вернулась на улицу.

– Что, Илья?

Он молчал, как дурак, уставившись себе под ноги. Слышал прерывистое, тяжелое дыхание Насти – она молча ждала. «Ведь больна же… мерзнет… Тьфу, пень безголовый, нашел время…»

– Что ты, морэ? – уже немного встревоженно повторила Настя, касаясь его рукава.

– Я давно спросить хотел… – с трудом выговорил он. – Только не сердись… Ты за Сбежнева в охоту идешь или отец нудит?

Тишина. Илья боялся поднять голову. Глядя на тускло мерцающий в лунном свете снег, ждал насмешки, хлесткого слова. И правильно… И мало еще будет! Додумался, Настьку – Настьку! – спрашивать о таком… Молчание затягивалось. Нужно было как-то выкручиваться.

– Прости. Не хотел. Забудь, не говори никому. Я… я пойду, Настя, утро скоро.

– Постой! – хрипло сказала она. – Скажи… зачем тебе это?

Илья осторожно поднял глаза. Настя не смеялась. Пристально смотрела ему в лицо. Вьющаяся прядка, выскользнув из-под платка, упала ей на ресницы. Она досадливо смахнула ее. Илья перевел дыхание. И сам не ожидал, что так спокойно скажет то, что с самой осени торчало в голове.

– Затем, что я бы тебя взял. Не бойся, деньги будут. И дом будет, и лошади, и в золоте ходить станешь. Он, Сбежнев, нищий, только и дохода, что князь, я через год-другой больше иметь буду… – Илья говорил все быстрее и быстрее, опасаясь, что Настя вот-вот оборвет его, и с каким-то пьяным восторгом чувствовал – пропадает. Настя слушала молча, внимательно.

– В табор не повезу тебя, не бойся. В Москве останемся жить, в хоре будешь петь, платья носить какие захочешь, платок вязать не стану заставлять… Все будет, как захочешь. И… и… денег, сколько хочешь, будет…

Настя вдруг опустила глаза. Тяжелая тень от ресниц задрожала на ее скулах, возле губ обозначилась суровая складка. Илья растерянно умолк, соображая, что сказал не так.

– Ох, Илья… Ох уж вы мне, цыгане… – низко, со странным смешком выговорила Настя. – Все думаю, думаю – неужели мы все такие? Одно золото в голове… Что я его, по-твоему, солить буду? Думаешь, мне золото нужно? Что я, по-твоему, кукла? Или кобыла, чтобы вы меня торговали? Да пропадите вы пропадом – цыгане! Век бы мне вас всех не видеть!

Он понял наконец. И, уже не боясь выглядеть дураком, схватил ее за руку:

– Настька! Стой, глупая, подожди… Ты сама-то кто – не цыганка, что ли? Да я же… Я не это совсем хотел! Я подумал, может, что князь… Ведь сорок тысяч… У меня откуда?.. Яков же Васильич… Он же…

Настя прервала его усталым жестом.

– Ступай домой, Илья. И я пойду, – попыталась она высвободить руку, но Илья держал крепко. – Илья! – гневно повысила Настя голос.

– Нет уж, ты дослушай! – выпалил он. – Добром спрашиваю – за меня пойдешь или за князя? Повторять не буду!

– Вон ты какой… – насмешливо сказала Настя.

Нахмурившись, Илья потянул ее на себя. Настя, сопротивляясь, уперлась рукой в его грудь. Платок соскользнул с ее волос, и у Ильи остановилось дыхание, когда он уткнулся лицом в мягкие пушистые пряди.

– Пусти! – взвилась она.

– Не пущу…

– Ето чево тут?

Вздрогнув, Илья отпрянул от Насти. Та тоже метнулась в сторону. Оба испуганно уставились на длинный силуэт, выросший на крыльце Большого дома. По скрипучему, как несмазанные петли, голосу Илья узнал кухарку Васильевых – Дормидонтовну. Этой вредной сухопарой бабы в черном вдовьем платке побаивался, по слухам, даже Яков Васильич.

– Ето чево тут?.. – Дормидонтовна размашистым солдатским шагом двинулась к калитке. – Настасья Яковлевна, вы откуда? А тебе, образина, чево надобно?

– Язык прикуси! – вызверился Илья. – Я Настьку привел, она вон едва на ногах стоит! Додумалась, старая ведьма, ее больную в гости отпускать!

– Не твово ума дело, – огрызнулась кухарка. – Привел – и спасибо, проваливай подобру-поздорову.

– Дормидонтовна, замолчи, – чуть слышно попросила Настя. Не глядя на Илью, прошла в калитку, оперлась на руку кухарки. – Пойдем, пожалуйста. Чаю очень хочу… и спать.

Дормидонтовна напоследок еще раз смерила Илью взглядом василиска и, бурча под нос проклятия собачьей погоде и бестолковому папаше, повлекла Настю к крыльцу. Илья повернулся и быстро зашагал домой. На душе было – противней некуда.

В ресторан на следующий день собрались идти, как обычно, к восьми часам. На дворе немного распогодилось, метели не было, редкие снежинки, кружась, садились на полушубки и шали, таяли на ресницах цыганок. Весь хор уже собрался у Большого дома. Илья нашел глазами Настю. Она стояла у калитки, кутаясь в новую темно-красную шаль, и о чем-то разговаривала с Марьей Васильевной. Увидев Илью, вспыхнула, закусила губу. Он отвернулся.

Зина Хрустальная пришла последней. Она была в своем лисьем, крытом атласом салопе поверх черного платья и в белом оренбургском платке поверх прически. Ее лицо было, как обычно, надменным. Илья уставился на нее во все глаза. До последней минуты он был уверен, что Зина не придет. Она безразлично скользнула по нему взглядом, отвернулась. Спросила:

– Кого ждем?

– Тебя, – сухо ответил Яков Васильев. – Идем.