Авантюрист - Марина и Сергей Дяченко

Зачем ему Алана? Может быть, он действительно мечтает породниться с Соллями — для худородного юноши это было бы весьма почётно…

Рекотарс — кто угодно, но только не худородный юноша.

Танталь вдруг помрачнела:

— Кстати… бестактный вопрос. Вас не смущает, что после всего… после приключений с комедиантами и в особенности после этой последней выходки… Алана формально может считаться… обесчещенной?

Солль вздрогнул; она поймала его укоризненный взгляд. Извини, Эгерт. Это слишком важно, чтобы стыдливо молчать.

А потом она встретилась глазами с Рекотарсом — и устыдилась сама. Потому что в глазах неистового Ретано стоял такой непритворный упрёк, что ей пришлось в смятении отвернуться.

— Извините…

— Из того, что с Аланой случилось несчастье, следует только, что надо быть к ней внимательнее, — сказал Рекотарс глухо. — Мне так кажется… А вам?

Танталь поняла, что он снова не притворяется. Хотя девять из десяти благородных гордецов поспешили бы в подобной ситуации бочком-бочком, да и в сторонку…

— Я приношу свои извинения, — сказала она твёрже. — У меня и в мыслях не было заподозрить вас…

Она замолчала, тщетно подыскивая подходящее слово.

— И Алана уже дала своё согласие, — рассеянно, ни к кому не обращаясь, пробормотал Солль.

Ещё бы, подумала Танталь. Кого-кого, а Алану легко понять.

Может быть, ему нужны деньги?

— Впору сговариваться о приданом, — протянула Танталь, стараясь, чтобы её голос звучал бесстрастно.

Рекотарс поднял голову:

— Возможно, я шокирую вас. Мои предки были достаточно щепетильны в вопросах чести… — Он посмотрел прямо на Танталь, хоть этот взгляд и дался ему непросто. — Я хотел бы получить в качестве приданого копию книги уважаемого Луаяна, в которой записана история магов на протяжении многих столетий… и где, как мне известно, упоминается имя моего предка. Я хотел бы почитать её — сам… Не говоря уже о том, что это семейная реликвия и госпожа Алана имеет на неё право.

Приличия города требовали, чтобы от помолвки до собственно свадьбы прошло не менее полугода.

Традиция рода Рекотарсов была ещё строже: девять месяцев, с тем чтобы обоюдное чувство успело вызреть, как младенец в чреве матери…

Думал ли я, наследник Рекотарсов, что придётся поступить с традицией как с драной кошкой?

Обнаглевшая матросня причинила моему здоровью куда больший ущерб, чем показалось вначале. Я слёг, как будто специально затем, чтобы Солли получили возможность трогательно за мной ухаживать; Алана приходила трижды в день, чистенькая, скромная и смирная. Ни один моралист не заподозрил бы эту чудо-невесту в болезненной тяге к кабакам, спиртному и разнообразным подонкам. Я и сам спрашивал себя, протирая воспалённые глаза: а было ли? Не примерещилось?..

Не примерещилось, утверждали раны и кровоподтёки.

Миновала неделя; едва поднявшись с постели, я вызвал будущего тестя на серьёзный разговор и как дважды два доказал ему, что наша с Аланой свадьба может состояться уже через месяц-полтора. Если уж наследный Рекотарс во имя особых обстоятельств наступает на горло обычаям рода, то почему то же самое не сделать и Соллям?

Господин Эгерт не смог отказать будущему зятю. И боюсь, в основном из-за боязни, что за полгода Алана успеет влипнуть в новую историю. Воспитывать такую дочурку — всё равно что кипятить молоко в горсти…

Вполне довольный судьбой, я вернулся в собственную комнату; непонятно, что за надобность заставила меня открыть дорожный сундук. И непонятно, почему замшевый мешочек для приданого оказался под крышкой, на виду, — я же помнил, что упаковывал его на дно!..

Россыпи бисера на мягком чёрном боку не складывались в рисунок. Я нахмурился, прикидывая, поместится ли в мешочке увесистый томик этой сомнительной книжки «О магах»; потом, будто желая проверить подарок Черно на вместительность, рассеянно сунул туда руку.

Я успел поразиться мягкому теплу, царящему в недрах чёрной замши. В следующее мгновение меня схватили за руку — цепко, холодной костлявой ладонью.

Я не завопил только потому, что дар речи временно меня покинул. И, по счастью, свидетелей тоже не было — иначе они изумились бы, увидев, как господин Рекотарс с выпученными глазами трясёт рукой, заключённой, как в грубую перчатку, в мешочек из чёрной замши.

«Не ори».

— Отпусти, скотина, — сказал я шёпотом, пытаясь сладить с дрожью.

Чужая рука, сжимающая мою ладонь внутри мешочка, стиснулась крепче: «Не дёргайся. Тихо».

Голос принадлежал Черно Да Скоро. Хоть и звучал, кажется, исключительно в моём воображении.

Я зажал мешочек коленями. Поднатужился, пытаясь высвободить руку; со стороны, наверное, процедура выглядела комично.

«Ты можешь успокоиться и послушать?!»

— Отпусти!

«Если я отпущу, ты же ни хрена не услышишь, болван!»

Так, он обозвал болваном потомка Рекотарса… Нет, несвоевременная мысль. Черно, конечно, заплатит, но, вероятно, ещё не сейчас. Сейчас надо взять себя в руки…

В руку. Дешёвый каламбур.

«Ретано, когда я спляшу на твоей свадьбе?»

— Я тебя не приглашал, — пробормотал я, оглядываясь на дверь. Служанка решит, что я спятил и болтаю сам с собой.

«Пригласишь… К первому снегу ты должен быть дома, с девчонкой и книжкой. Поспеши».

— У меня ещё восемь месяцев в запасе! — сказал я зло. — Не гони, не запрягал!

Голос в моём воображении хихикнул.

«Восемь месяцев жизни тебе хватит? Целая зима впереди, и целая весна, прекрасное время, когда так хочется жить?»

Наверное, он ощутил, как взмокла в его руке моя ладонь.

— Я тебе служить не стану, — сказал я хрипло. — Надо будет — другого найду.

«Ищи».

Я почувствовал, что рука моя свободна. Рванулся, сбросил мешочек на пол, поднёс ладонь к глазам; на коже явственно проступали отпечатки чужих цепких пальцев.

Я долго, сладостно и жестоко топтался по беззащитной замшевой тряпочке.

* * *

На другой день назначена была помолвка.

Я глядел на сияющую Алану, наряженную по такому случаю во взрослое роскошное платье и потерявшую потому значительную часть угловатого подросткового обаяния. Я смотрел на довольного господина Эгерта, на насмешливую, но тоже довольную Танталь — и чувствовал себя подлецом, каких мало.

На церемонию приглашены были несколько семей — в том числе, оказывается, и городской судья, и бургомистр, и начальник стражи; все они относились к семейству Соллей с таким искренним почтением, что мой тёмный стыд перерос в тоску.