Авантюрист - Марина и Сергей Дяченко

Все они смотрели на меня как на блюдо, поданное к столу. Как на диковинку, как на счастливчика, как на самозванца — потому что, оказывается, в этом городе имелось несколько высокородных оболтусов, желавших породниться с родом Соллей.

И сочувственные взгляды я ловил тоже. Вероятно, похождения Аланы давно были известны всему городу.

С трудом выдержав вечер, сохранив на лице скучноватую, но в общем-то пристойную мину, я наконец-то сослался на головную боль и удалился к себе — навстречу бессонной ночи; наутро, всё обдумав, сообщил удивлённым Соллям о своём отъезде.

Традиции рода, твердил я в хмурое лицо господина Эгерта. Время от помолвки до свадьбы жених проводит в пути, в поисках испытаний. Я вернусь так скоро, как только позволят обстоятельства.

Танталь что-то там пробормотала в адрес традиций — я счёл возможным не расслышать. Алана хлопала влажными глазами — я нежно чмокнул её в горячую щёчку, вскочил на коня и был таков.

Кто ищет, тот просто обязан найти. Я, может быть, ещё вернусь к бедняге Алане, но свободным человеком, а не рабом приговора. И уж тем более не прислужником подозрительного бритого пройдохи по имени Черно Да Скоро. «Подручный чародея» — должность не для меня.

* * *

С малых лет все её чувства были преувеличенно сильными. Любая удача делала её пьяной от счастья, зато любое огорчение, даже самое ничтожное, мгновенно распухало, будто тесто в печи, и заслоняло собой небо.

Из раннего детства она помнила только брата.

Сама не понимая, как это могло случиться, она раз за разом пыталась вспомнить что-то ещё, мать у колыбели, руки отца; она знала, что и это было, но воссоздать в памяти не могла. Будто воспоминания о Луаре, тщательно хранимые, понемногу вытеснили из её детства всё прочее, съели, выжили, как, говорят, кукушонок выживает из гнезда сводных братьев и сестёр…

Первое, что она помнила о мире-без-Луара, — поленница, корыто, смешное существо с фигой вместо головы, кукла, представление, театр…

Ей всю жизнь казалось, что театр — единственное спокойное место в мире-без-Луара. И, даже убедившись в обратном, она продолжала стремиться туда — из упрямства; платой был кошмар размалёванных повозок, качающаяся перед глазами дорога и грязные руки, от которых не уйти, не вырваться.

Если она чего-нибудь хотела — то до дрожи. Она могла упасть в обморок, если перед обедом ей запрещали есть сладости; если она не хотела ничего — сил оставалось только на то, чтобы лежать в кровати, лицом в подушку.

Сны о Луаре приходили нечасто. То были сны о Высшем Существе; проснувшись после такого сна, Алана много дней чувствовала себя счастливой.

Старая нянька отпаивала её травами. Нянька уже давно не смела ей ничего запрещать; Танталь смела, и это было тем более обидно, что к Танталь, названой сестре, она испытывала сложные, противоречивые, совершенно родственные чувства.

Танталь была воспоминанием о Луаре. Танталь была как клинок, разорвавший ту давнюю безнадёжность, когда Луар исчез и отец с матерью ушли каждый в себя. Танталь была символом того, что и в мире-без-Луара жить можно.

Алана обожала названую сестру — до того дня, когда выяснилось, что молодая женщина не может вечно жить соломенной вдовой.

Алане было уже десять лет. И она прекрасно всё понимала; отец сказал тогда, что Танталь свободна и вправе распоряжаться своей судьбой. И мать — а тогда она ещё говорила — благожелательно кивнула и сказала, что желает девочке счастья; Танталь была первой, кто перестал ждать Луара, и Алана не смогла ей этого простить.

Даже потом, когда Танталь вернулась…

Алана не понимала, как это можно — вернуться. Сама она на месте Танталь попросту кинулась бы в колодец.

Впрочем, это, самое простое в жизни, решение приходило к ней по любому поводу. Мысль о глубоком колодце казалась ей забавной. Спокойной и радостной. Естественной.

Но когда дело дошло до дела…

Сколько колодцев было на их пути? Когда, впервые в жизни избитая, она тянулась вслед за размалёванными повозками, под стражей длинных палок и острых взглядов, ещё не веря, что всё случившееся произошло именно с ней?..

Явление черноволосого человека со шпагой вывернуло мир, будто перчатку. Впервые в Аланиной жизни сон о Луаре, Высшем Существе, обернулся сном о Ретанааре Рекотарсе.

И теперь, глядя вслед уходящему жениху, она собиралась терпеливо ждать.

Как улитка в закрытой раковине. Как зерно в холодной земле. До весны.

* * *

Дом стоял на болоте.

Проводник остановился на развилке — тропинка раздваивалась змеиным языком, правая половинка вела дальше в лес и казалась достаточно утоптанной, левая сворачивала в сторону и почти терялась в траве.

— Далее не пойду, — сказал проводник шёпотом. — На краю болота станете, ежели хозяин захочет принять — огонёчки пустит, такие, знаете, чтобы не утопнуть… Хоть было как-то, пришёл нехороший человек, с недобрым пришёл, видимо, так хозяин его как раз в трясину и заманул… Только пузыри пошли. Вот.

Я прикрыл глаза.

Как мне это всё опостылело. Колдуны и колдунишки, жабы, крысы, летучие мыши, и каждый из кожи лезет вон, чтобы нагнать страху, и проводник обязательно останавливается на полдороге и авторитетно заявляет: «Дальше не пойду…»

Парнишка получил монету, попробовал на зуб, остался доволен, удалился, то и дело оглядываясь через плечо; я посмотрел на лоскуток неба, проглянувший через сплетение веток, плюнул и пошёл по тропинке налево.

Болото воняло.

Болото смердело, как труп; посреди ровного, чистого, предательски гладкого пространства темнело неуклюжее сооружение на сваях. Я остановился, демонстративно вытащил из кармана чистый платок и закрыл себе нос.

Если только волшебник, угнездившийся посреди трясины, хоть чуточку обидчив — наверняка заведёт меня в топь.

* * *

— …Гордый ты.

— Гордый, а к тебе вот припёрся, — возразил я ворчливо.

Старичок вздохнул.

Был он мал, сер, неухожен и волосат; по счастью, в поисках мага я привык не обращать внимания на внешность. Зловещие красавцы в чёрных плащах на поверку оказывались шарлатанами, а седобородые мудрецы — дураками, каких мало; этот же, хоть и почёсывался время от времени, но глаза имел пронзительные, холодные как лёд.

— Припёрся, — повторил он, в третий раз проводя по мне неудобным, как железная гребёнка, взглядом. — Ясно, припрёшься тут, когда висит на тебе… — Он пожал плечами.

Я сглотнул.

Потому что это был первый после Черно маг, определивший, что на мне «висит». Прочие ждали, пока я сам посвящу их в свои проблемы, — и мне с порога становилось ясно, что время и нервы потрачены зря.

— Висит на тебе, — старичок прищурился, — вроде как мешки пустые, пыльные, скверные… Вроде как удавочка на шее. Удавочка со сроком: время придёт — затянется…