Лев любит Екатерину - Ольга Игоревна Елисеева

– Уйдите! – раздался резкий, сорвавшийся на визг голос госпожи. Слуги подивились, что прежде не слышали у нее такого.

– Но детки…

– Они мне больше всех мешают! – выкрикнула Анна Демьяновна. – Кабы не они, ушла бы уж давно за своим единственным!

Управляющий отодвинул баб плечом.

– С кем вы, хозяйка? – начал мужик почти грозно, но перешел на сип. – Отворяйте, пока дверь цела.

– Ах, да оставьте же меня, окаянные!!! – взвыла барыня. – Я с мужем.

Тут холопов взял страх. Но Степан Шульгин решил ломать дверь и кликнул со двора каретника, кучера и кузнеца.

– Молитесь, мужики, – сказал он. – Нашу барыню бес мутит. – И вчетвером они ударили о тесовые доски, а ключница с нянькой тоненько затянули: «К Богородице прилежно ныне притецем…»

Дверь поддалась с таким трудом, точно изнутри ее держал целый легион. Спальня предстала в темноте задернутых окон, пыли и беспорядке. Особенно же гадким оказался запах – непередаваемая смесь засохшей еды, немытого женского тела и еще чего-то, что ключница посчитала тухлым яйцом.

– Ну и вонища! – без стеснения воскликнула она. – Выбирайтесь, барыня! Вам здесь не место.

Слова застыли у нее на губах. В глубине комнаты, забившись в дальний угол кровати и подтянув под себя ноги, сидела Анна Демьяновна в длинной ночной сорочке, простоволосая и осунувшаяся, как смерть. Ее глаза лихорадочно горели. Как только дворня ворвалась в убежище, вдова ринулась на слуг с таким ревом, будто одичала или лишилась рассудка. Ее решили связать кушаком и насильно отвести вниз.

Тем временем со двора послышался звон дорожного колокольчика. Оставив надежную охрану возле госпожи, ключница поспешила по лестнице, бубня под нос: «Кого принесла нелегкая?» Но, увидев гостя, кинулась ему в ноги и с порога заголосила:

– Барин! Петр Демьянович! Отец родной! Какое счастье, что вы приехали! Беда-то у нас! Петенька, сынок, беги к сестрице, она ума лишилась!

Тут надо прибавить, что ключница некогда служила в доме родителей госпожи и по молодости нянчилась с барчатами. Явление брата хозяйки было для нее Божьим знаком. Капитан алатырских драгун Петр Собакин ехал домой в отпуск. Жил он с супругой в Саранске, а имение его поблизости от города звалось Полянка. Услыхав, что с сестрой неладно, он поспешил в дом. О кончине зятя знал из письма жены, ожидал застать Анну в скорбях, в слезах, но уж никак не бесноватую.

На минуту у него явилась мысль, а не лукавые ли холопы вздумали погубить беззащитную барыню и ее детей. Капитан даже обнажил шпагу. Но, увидев Анну, плюющуюся, изрыгающую брань и бьющуюся так, что ее с трудом держали четыре дюжих мужика, Петр Демьянович отбросил сомнения.

– Барин, батюшка! – рычал Степан. – Перехватите ее половчее. Ишь, как рвется, сердечная!

Петр подступился к сестре и хотел обнять ее, но она вцепилась ему в лицо ногтями, визжала, царапалась и кусалась. Насилу угомонили, обрушив сверху старый медвежий тулуп, тяжелый, как листовое железо. Анну он скрыл с головой, а капитана из-под него выдернули на свет Божий и уже все вместе навалились на вдову.

Стряхивая с лица кровь, ошалевший от такого боя, Собакин велел закладывать свежих лошадей, сажать к нему в тарантас сестру, а с ней каретника с кучером для охраны. Так трое мужчин с великими трудами и опасностями повезли госпожу Яковлеву в Саранск, поминутно рискуя, что она выскочит из экипажа и начнет носиться по улице, позоря свое да и братнее имя. Однако же драгунский капитан был калач тертый. Он воевал и с турками, и с поляками. Зазорно ему было отступать перед сатаной.

Петр Демьянович начал кампанию по всем правилам. Сперва лишил врага выгодной позиции – выдрал Анну из осиротевшей спальни, где так удобно было окопаться супостату. В Саранске капитан чаял подкрепления. Оно явилось в лице супруги Собакина Нилы Сергеевны и протопопа Прохора. Дело пошло веселее. Вдовицу насильно помыли, поместили в тихой горенке на втором этаже и привязали к кровати. Там, сменяя друг друга, начали читать над ней Евангелие, не останавливаясь ни днем, ни ночью. К громадному облегчению родных Анна вскоре впала в оцепенение и лежала неподвижно, как мертвая, уставив глаза в потолок. Ее не без опаски отвязали, но больше она ни на кого не бросалась.

Впрочем, теперешнее ее положение было не лучше прежнего. Вдова не говорили и, как казалось, не узнавала домашних. Когда ей напоминали о детях, она скрипела зубами и отворачивалась к стене. Вдруг на сороковой день Анна резко села в постели и по ее окаменевшему лицу прошла дрожь. Губы затряслись, женщина заплакала без голоса, но обильно и, наконец, начала молиться шепотом, но все громче и громче.

– Причаститься дайте! – Язык ее не слушался.

К счастью, Прохор был в доме. Он принял исповедь. Петр поддерживал сестру за локти, а Нила за голову, помогая ей проглотить ложку вина с размоченным кусочком просвиры. После чего Анна с крайним удивлением оглянулась по сторонам и спросила, где ее голубочки. Голубочки уже и не чаяли, что мать их когда-нибудь приголубит. Детей привели наверх, где все, включая протопопа, были возбуждены возвращением госпожи Яковлевой к жизни. Сначала малыши дичились, но, узнав, наконец, свою мать такой, какой она была всего пару месяцев назад, кинулись к ней.

Анна оставалась все еще очень слаба. Когда ее вновь уложили, она поманила к себе брата, золовку и священника. Голос Яковлевой шелестел тише ветра:

– Я вот что видела, – сказала она. – Сперва ничего. Совсем. Пустота. А там явился старый старичок и стал укорять, чего это я, грешница, удумала, будто муж мой ко мне может после смерти приходить. Матушка, говорит, ежели бы ты знала, кого к себе принимала, ты бы лучше дала руку на отсечение. Я тебе покажу. И отступил в сторону, – дальше вдову затрясло, но она продолжала: – Страшный такой. У-у, образина! Нет мне, окаянной, прощения. Стала я старца молить заступиться за меня перед Богом. Обещалась остаток жизни посвятить несчастным. Дедушка погрозил мне пальцем и молвил: по молитвам твоих невинных детей отпускается тебе. Тут только я узнала нашего с Петей батюшку, а потом стало ясно, что и не батюшка это вовсе. Разлилось вокруг теплое сияние, и голос внутри сказал: проси причастия. Я очнулась и увидела вас.

Некоторое время Яковлевы жили в доме у Собакиных. Зимой Анна поправилась окончательно и начала каждую неделю ездить в тюрьму. Носила теплые чулки, рубашки, шапки и халаты, сшитые ею и Липочкой. Находила больных, лечила, поила настоями, вместе с дочерью промывала и бинтовала раны. Места кругом простирались дикие, ссыльных больше, чем честных людей. Бывало, вели на канате до сотни сразу. У всех руки и ноги железами стерты до костей. Анна приходила в острог, как тень, садилась возле решетки, начинала обшивать кандалы тканью, кормила оголодавших.

Одно ее печалило: старший сын Алексей, в отличие от Пети и Липочки, рос шумным, дерзким мальчишкой с уличными ухватками.

– Он у тебя скучает, – убеждал сестру Павел Демьянович. – Отдай его мне. Парню нужна мужская рука.