Лев любит Екатерину - Ольга Игоревна Елисеева

Орлов подавил усмешку.

– Вас не найдут.

Оба знали, что сейчас в Петербурге мало кто даст за жизнь Потемкина медный грош. Алехан кивнул, давая понять, что уходит. Гриц не поднялся. Дверь хлопнула.

Дело принимало неприятный оборот. Даром младший из Орлов ездить бы не стал. За то время, пока Потемкин его не видел, тот сделался еще грузнее и вальяжнее. Даже шрам во всю щеку, изящно затушеванный пудрой, приобрел вид благородного знака воинской доблести.

Ночь Гриц провел без сна. Следующее утро ознаменовалось явлением прекрасной графини Брюс. Она была в лиловом платье с глубоким декольте, по английской моде обнажавшим грудь чуть ниже сосков. Газовый шарф не столько скрывал, сколько подчеркивал бесстыдные прелести Парас.

Марья Александровна, не привычная к вольностям придворного туалета, то и дело отводила глаза от райской гостьи. Брюсша заехала на правах старой приятельницы Потемкина и щебетала не умолкая. Вскоре после потери глаза у Григория был с ней короткий роман, закончившийся, как и все романы графини, ничем. Они остались друзьями. Гриц многому у нее научился и ничего не потерял.

– И веришь ли, голубчик, – тараторила Брюс. – Никогда еще при дворе не было так весело. На обедах у государыни в иные дни до семидесяти человек собирается самой тесной компании. Умора посмотреть, как Орлов с Васильчиковым друг на друга пялятся!

Григорий до боли в пальцах стиснул крышку стола. Зачем Като подослала к нему эту дрянь? Хочет знать, что он ответит на подобные откровения? Или ей надо заставить его сходил с ума от ревности? А, может, наоборот, – чтобы ему было уже все равно и он с покорностью принял возлюбленную какая есть?

Брюс извлекла из-за корсета плотный листок и развернула.

– Полюбуйся. Английская карикатура на наши дела.

Картинка перекочевала через стол в руки к Григорию. Он увидел на ней грубо намалеванную Като с шашкой в руке. Императрица наступала на турка, стоявшего на коленях. Внизу была подпись: «Османы запирают женщин в гаремах. Мы их освободим, и у каждой будет по гарему мужчин!»

Марья Александровна покраснела до корней волос. Потемкин знаком приказал сестре выйти. Та с облегчением вздохнула и исчезла из-за чайного стола.

– Вот спасибо, голубчик. Выпроводил свою гусыню. Нам с тобой всегда найдется, что вспомнить!

Брюс неожиданно оказалась возле него и сдернула газовый шарф. Ее руки обвили шею старого любовника, и он почувствовал, что к тонкому батисту рубашки прижимаются острые, как у козы, груди графини. Гриц никогда не был непоколебим, однако Брюсши ему не хотелось. Ему вообще уже с месяц никого не хотелось, ибо чувство, которое гнало Потемкина в Петербург, легче было назвать злобой, чем желанием.

Генерал поморщился и отстранился. Оливковые глаза Парас вспыхнули обидой, но ее смуглая ладонь не собиралась исчезать с его плеча.

– Что тебе в ней? – нежно проворковала она, пристраивая голову у Григория на груди. – Ни первым, ни последним ты не будешь. Сласти прежней нет. Я хоть сегодня тебя с Васильчиковым сведу, он расскажет. Да и какая сласть на четвертом десятке лет, после двенадцати мужиков. А уж они ее стелили. И в хвост и в гриву. Один Орлов чего стоил. Или правду говорят: остатки сладки?

Потемкин почувствовал, что сейчас ударит эту женщину. Он с трудом оторвал от себя Параскины руки и почти крикнул:

– Я вас больше не задерживаю, сударыня!

Брюсша хмыкнула и, шелестя шелком, выпорхнула из комнаты. Она продолжала смеяться до самого возка. Като права, он ей верен. И ему все равно. Вдруг Прасковье Александровне сделалось обидно. Ради нее никто не терпел таких унижений. Ничего не прощал. Не ждал годами…

Уже в карете графиня освободила предплечье от кружев и чуть выше локтя, как раз там, где начиналась ткань рукава, впилась губами и зубами себе в кожу. Возникло ровное, похожее на кровоподтек, пятнышко. «Кто теперь тебе поверит?» – мстительно улыбнулась она.

После Совета императрица направилась к себе. В диванной, как кокон, укутанная в лионский шелк, сидела Прасковья, многократно отраженная стенными зеркалами.

– Bon jour, дорогая! – Графиня звонко чмокнула воздух справа и слева от щек Като. – Я заезжала к одному затворнику… По старой дружбе… Подурнел, сказать нельзя. Худой, лохматый… А какой душка был!

«Подурнел, это жаль, – вздохнула императрица. – Но не поглупел же».

– Ну и о чем вы говорили? – осведомилась она.

– Ой, да обо всем! – взмахнула кружевами Брюс. – Я сказала, что нынче при дворе сильно весело, что ты скучать не любишь, что генерал Васильчиков всякий день дежурит вместо других. А он вдруг озлился и сказал… О, ma chere, прости за подробность… Что против двенадцати кобелей идти тринадцатым не хочет! А я сказала, что тот, кто мечтал быть пятым, может и тринадцатым. Здорово я его уела?

Като кивнула и, заложив руки за спину, впилась ногтями себе в ладонь.

– А он?

– А он так взвился, что я думала: живой не выберусь! – Прасковья откинула рукав, обнажив смуглую золотистую кожу, на которой чуть выше локтя красовался маленький пунцовый укус. – Чуть не разорвал! И знаешь, – она понизила голос, – сравнительно с прежним, он стал гораздо лучше…

Екатерина поспешно отвернулась к окну, чтобы скрыть закипевшие слезы.

Вечером Потемкин отправился пройтись пешком. На Фонтанке с ним поровнялись легкие сани. В седоке Григорий узнал Елагина.

– Мне велено передать вам привет от известного лица, – улыбнулся секретарь.

Гриц вскинулся.

– Передайте этому лицу, что я не намерен играть в прятки. Завтра же вручу в Военной коллегии донесения командующего и отбываю в армию.

Он резко развернулся и побрел в обратную сторону. Иван Перфильевич не стал его догонять. Молодо-зелено, вот и бесится от полноты крови.

Потемкин шел, размахивая руками. Мокрый ветер задувал за воротник, ноги вязли в холодной жиже растоптанного снега. Стемнело. Совсем близко от дома Самойловых Григорий привычно свернул в неосвещенный проулок.

Миновав пару домов, он услышал позади топот и хлюпанье. Обернулся, держа руку на гарде. К нему бежало человек пять. В темноте не было видно оружия, но обстоятельства казались слишком очевидными, чтобы сомневаться. Генерал прижался спиной к ближайшему забору и вытянул клинок. Шпага не боевая, а так – деталь верхнего туалета – и уж, наверное, тупая, как все ножи в доме у Самойловых.

Первые удары Потемкин отбил удачно. Самой уязвимой была левая сторона. Проклятый глаз! А, все равно вокруг ни черта не видно! Отвечай на блеск, на звук… И на боль. Один из нападавших успел царапнуть жертву по правому предплечью. И сразу же еще несколько клинков распороли одежду, не добравшись до тела. Гриц перебросил шпагу в левую руку, которой владел значительно хуже. «Вот и смерть наша заявилась!»

В это время послышался шум приближавшегося экипажа. Четверка лошадей влекла карету на полозьях. Нападавшие, видимо, не ожидали свидетелей и бросились врассыпную. Дверь возка распахнулась на ходу, и властный голос крикнул: