Волчья звезда - Мария Галина

— Да. Погоди, оставайся на месте. Я сейчас. Голос звучал приглушенно, неразборчиво — или его вновь поймали стены? Все стихло, солнце за это время уже успело переместиться за гребень каменной кладки, от него остался только краешек. Когда на развалины наползет темнота, оставаться тут станет нельзя; темнота дает им силу, а у нас — отнимает. Еще какое-то время ничего не происходило, потом Улисс вышел из-за высокой, в человеческий рост, насыпи — я видела, что шел он неуверенно и ему приходилось придерживаться за стену рукой. Я сказала:

— Вам плохо?

Отсюда все равно надо было уходить, но что делать в таких случаях, я не имела представления.

Он ответил:

— Это реакция. Ничего, пройдет.

— Нам нужно идти.

— Мы пойдем, — устало сказал он, — вое в порядке.

И двигался, и говорил он не так ках обычно, и мне на миг стало страшно — кто-то здесь, в развалинах, таился невесть сколько лет, чтобы сейчас, дождавшись своего часа, принять его облик. Я спросила:

— Вы и вправду вы?

Он сказал:

— Интересный вопрос. Где вещи?

— Я оставила их на берегу.

— Ладно, — сказал он, — заберем их и пойдем, пока совсем не стемнело.

Он приходил в себя на глазах, даже двигался легче, чем поначалу.

Я сказала:

— Вы нашли что-нибудь? Что-то интересное?

— Нет, — сказал он, — ничего, достойного внимания. Тут нужно вгрызаться в землю, чтобы отыскать хоть что-то стоящее.

— Мне было страшно. Я решила, с вами что-то случилось. Он ответил:

— Совершенно естественно. Мне тоже было страшно. Тут только смерть. Смерть и страх. Ваши были правы — лучше сюда не заглядывать.

— Это паршивое место. Но мы-то все еще живы.

Чистая правда, но все равно, это почему-то прозвучало неубедительно.

Вещи лежали там, где я их бросила; поблизости не нашлось никого, кто бы отважился проникнуть в развалины, даже польстившись на такое богатство. Мы съели несколько сухих палочек — из той легкой, но сытной еды, что Звездные берут с собой, отправляясь в дальнюю дорогу, и выпили воду из фляги, но на завтра уже следовало бы позаботиться и о том, и о другом — может случиться так, что потом на то, чтобы разжиться едой, уже не хватит ни времени, ни сил. В подводных руинах, скорее всего, было полным-полно рыбы — из тех, что любит прятаться в водорослях и меж камнями, но я что-то не слыхала, чтобы кто-то хоть раз отважился ловить рыбу в запретном месте. Да и времени уже не было, хотя на закате рыба клюет лучше всего. Может, что-нибудь подвернется потом, раз уж нам так до сих пор везло?

Улисс большей частью молчал, потому я спросила:

— Вы все еще хотите идти за Дианой?

Он сухо сказал:

— Хочу я или нет, это необходимо.

— Я думала, ваши к этому времени уже нас отыщут. Ведь летающие лодки могут двигаться очень быстро — вы сами мне как-то рассказывали. А их все нет и нет. — Он пожал плечами.

— Я и сам не понимаю, в чем дело. Но оставаться здесь нельзя. Нужно двигаться, пока совсем не стемнело. Ты знаешь, куда идти?

— Я знаю, в каком направлении они двигаются. Они никогда не сворачивают, если идут большим отрядом. Мы тоже пойдем, только вдоль самого берега.

Это и впрямь было гораздо безопасней — если в нашем положении можно говорить о безопасности; любая лошадь обезножеет на крутых обрывах, а по кромке воды, изрезанной бухтами и осыпями, не пройдет ни одна телега, но для людей эта дорога была вполне проходима; кое-где, правда, приходилось двигаться не столько берегом, сколько морем, но лично у меня хватало чего бояться, помимо соленой воды.

Закат всегда нагоняет тоску; небосвод, море и угасающий день прощаются друг с другом, вот и сейчас в длинных, перечеркнувших берег лиловых тенях все вокруг казалось невыразимо печальным; даже ветер и тот стих.

Неожиданно для себя я тихоньхо заплакала — если выплачешься, всегда легче, но прежде у меяя не хватало времени для этого.

Улисс сказал:

— Ты что?

Я вытерла глаза рукавом:

— Вам можно жаловаться, а мне нет? Думаете, вам одному плохо? Всех моих поубивали не хуже, чем ваших, а кого не убили, то лучше бы им и не жить теперь.

— Да, — сказал он, — верно. Ты извини, я как-то…

— За вами придет помощь, а я останусь совсем одна…

Он сказал:

— Что ты. Мы заберем тебя с собой. Никто не собирается тебя бросать.

— И что же мне там, у вас делать? Чтоб в меня все опять пальцами тыкали — посмотрите, мол, какие они дикари!

— Ни у кого и в мыслях не было ничего подобного. Напротив, мы хотим, чтобы вы стали равны нам. Или вашим предкам. Чтобы вы вновь научились ценить прекрасное. Летать к звездам.

— Не очень-то у вас получается,

Он вздохнул:

— Пока нет. Но не все же сразу.

— А уж насчет того, чтобы летать к звездам… Сколько нам ни попадалось Предметов, ни один из них для этого не годился.

— Тонкие технологии наиболее уязвимы, — сказал он. — Соответственно, и разрушаются быстрее. Остаются просто вещи. Старые добрые вещи. А потом… душ того, чтобы собрать какую-нибудь действующую конструкцию требуется колоссальный объем знаний. Это тебе не мясорубку смонтировать.

Я покосилась на него, но ничего не сказала. Море еще светилось, словно отдавая рухнувший в него за день свет, но побережье постепенно погружалось во тьму. Идти стало нелегко, а подняться наверх вскоре и вовсе будет невозможно. Потому я приглядела удобную тропку — не знаю, кто уж ее проложил, может, раньше тут стояло какое-то рыбачье поселение?

— Вот, — сказала я, — поднимемся тут.

Улисс спросил:

— А потом?

— Я-то откуда знаю? Это уже ваше дело.

Он сказал:

— Ладно. Осмотримся, потом решим, как быть. И мы стали подниматься наверх.

* * *

Сумерки постепенно сменялись ночью, но полной тьмы не было — небо, как это часто бывает в начале лета, светилось мягким зеленоватым светом, и звезды, выступившие на нем, казались яркими, будто умытыми. Одна из них — зеленая, — висела низко над морем, пылая, точно холодный костер.

Я спросила:

— Вы прилетели вот с этой?

Улисс сказал:

— Что ты. Это и не звезда вовсе. Это планета. Видишь, она перемещается по небу.

— И что из этого?

— Она ближе остальных. Считай, почти рядом. Мы прилетели издалека. С одной из таких вот планет, обращающихся вокруг Сириуса.

Я сказала: