И все-таки она красавица - Мишель Бюсси

А управляющий продолжил свой монолог, и Лейли вдруг поняла, что показное самолюбование маскирует настоящую застенчивость. Мифоман, трепач, но болтливость служит ему защитой. Герой повседневной жизни. Правду, как известно, легче всего спрятать в море лжи.

– Сжальтесь, Лейли, не смотрите на меня этими влажными, как у газели, глазами, иначе я сию же секунду выставлю наших друзей за дверь и мы останемся наедине в замке тысячи и одного номера. Ваш покорный слуга всего лишь выполняет работу наемного служащего, поддерживающего репутацию заведения. Руководство не в курсе моих маленьких комбинаций, но никто не станет спорить, что наша главная задача – давать приют мужчинам и женщинам, нуждающимся в помощи… повсюду на планете. В семьдесят восьмом, в ханойском «Ибисе», у меня месяц жили пятьдесят три семьи из Камбоджи. В девяносто третьем, в Кигали, я спас сто двадцать семь представителей народности тутси, которые…

Старший из присутствующих, коротышка в очках с толстыми стеклами и слишком широких бежевых полотняных штанах, перебил Рубена:

– В Кигали, брат, никогда не было отеля «Ибис».

Управляющий расхохотался:

– Захерин, чертов старый краб! Неблагодарный мерзавец. Я рискую репутацией, а ты выставляешь меня вралем в присутствии двух самых красивых девушек Африканского континента!

Лейли и Нура заулыбались.

Рубен продолжил, нимало не смутившись, сказав, что проявлял гостеприимство по мере возможностей, а они, эти самые возможности, прояснялись ближе к вечеру. Зато нелегалы никогда не жили как сельди в бочке. Один номер – одна семья, по кровати на человека, хотя – что греха таить – часто к вечеру в какой-нибудь комнате оказывались целые фра́трии, родственники сходились в холле, чтобы поспорить, спеть песню, сыграть на гитаре.

– Или послушать бесконечные истории Рубена Либероса, – пошутил очкарик. – Этот старый безумец пускает нас переночевать по одной-единственной причине: ему требуется публика!

– Понимаю, за что президент Кереку пытался убить тебя целых десять раз, старый ты бессмертный паразит! – со смехом отозвался Рубен и повернулся к Лейли: – Вы уже знакомы с прелестной Нурой, которая делит с вами ответственность за наведение блеска в дворцовых чертогах.

Нура ограничилась ледяной улыбкой.

– А теперь представляю вам моего друга. Дорогого друга. Это Саворньян Азаннай.

Саворньян поднялся с кровати и кивнул. Его сине-черные глаза излучали мудрость. Мягкие, почти женские движения были изящны, как у леопарда. Подобный магнетизм свойствен исключительным личностям – от Манделы до Обамы.

– Ты Лейли? – спросил он. – Лейли Мааль?

– Да. – Она удивилась.

– Вчера я видел твою дочь Бэмби. Она унаследовала твою красоту.

Саворньян не отвел взгляда – дружеского, без малейшей двусмысленности. Братского, но Лейли спиной почувствовала ревнивый взгляд Нуры. Все ясно: она влюблена в Саворньяна, но никогда не признается, надеясь, что язык тела все скажет за нее.

– Твоего сына я знаю ближе, мы с Альфа́ часто встречались. Он предложил свою помощь. Мы… пока думаем.

Лейли поостереглась расспрашивать. В последней фразе она расслышала сомнение и все поняла, хотя ничего не знала о делах нелегалов. Альфа́ честолюбивый и решительный. Прямой и честный, но никому не позволяет объяснять ему, где проходит граница между добром и злом. Наверное, ему нравится вести жизнь канатного плясуна. Иногда умного, порой жестокого.

Наступила короткая пауза, и Лейли воспользовалась тишиной, чтобы оглядеть номер 17. Окурки в пепельнице, пустые пивные бутылки, открытые коробки с пиццей, несколько ракушек в стеклянном стакане. Горячий чайник. Чашка перед каждым мужчиной. Запястье гитариста украшает синий браслет. У подростка такой же, но красный. У Захерина браслета нет, у Саворньяна тоже, но у него кольцо на безымянном пальце.

Обручальное.

Всем, кроме Нуры и юноши, перевалило за тридцать. И никаких детей.

– А ваши семьи? – спросила она.

Саворньян глотнул чая.

– Все стараются воссоединиться. Знаешь, мы ведь все недавно приехали. Вот смотри.

Бенинец достал из бумажника фотографию. На ней рядом с ним стояли сияющая молодая женщина с длинными гладкими волосами и двое детей лет восьми.

– Моя жена Бабила – медсестра. Мой сын Кейван обожает поезда, мечтает однажды стать машинистом TGV[67]. Сафи – моя маленькая принцесса. Дочка хочет открыть модный бутик и парикмахерский салон, чтобы делать женщин красивее.

Нура вскочила, не в силах выносить нежность во взгляде Саворньяна, выхватила из стенного шкафа совок и щетку и, стуча каблуками, пошла к двери. Весь ее вид говорил: мне здесь платят не за чай в постели и разглядывание фоток!

Рубен попытался удержать ее:

– У нас есть время, Нура. Много времени. Пыль покрывает сердца быстрее, чем мебель.

Женщина пожала плечами и вышла. Обстановка разрядилась. Лейли повернулась к Саворньяну:

– Быть проводником опасно?

Он улыбнулся и заговорил – от лица всех присутствующих мужчин:

– Только представь, Лейли. Только представь. Даже если мне выдадут документы… даже если я получу постоянную работу и вид на жительство… Знаешь, сколько времени понадобится на воссоединение с семьей?

Она покачала головой.

– Возможно, целая жизнь. Канадец, швейцарец, японец получает визу за несколько дней, африканской семье требуется бесконечное количество времени. Расскажи ей, Дариус, расскажи.

Сидевший на кровати мужчина отложил книгу. На вид ему было около пятидесяти.

– Я сопровождаю сюда моих братьев, но не являюсь нелегалом. Живу во Франции уже семь лет. Моя жена и четверо детей остались в Того. Работаю на складе Транспортного управления Марселя, мне платят тысячу двести евро в месяц – минимальную зарплату, позволяющую подать в префектуру прошение о воссоединении с семьей. Но существует второе условие: необходимо иметь жилье из расчета десять квадратных метров на человека, в том числе на детей. Я давно пытаюсь получить квартиру – как минимум шестидесятиметровую, хотя платить за нее придется три четверти жалованья. Но кто сдаст такую уборщику-одиночке?

Саворньян переставил столик с чайником в центр комнаты. Все расселись на двух кроватях, как студенты в общежитии, планирующие как минимум переустройство мира. Захерин снова заговорил:

– Французы – хитрецы. Они не отказывают нашим женам и детям, раскрывают нам объятия, любят так сильно, что хотят оказать «достойный прием». А потом инспектор решает, что комнат в квартире недостаточно, или трубы проржавели, или вода течет слишком холодная, или на чердаке ужасная влажность, а лестница «смертельно» крутая. – Глаза Захерина за стеклами очков подозрительно заблестели. – Тонко, не правда ли, Лейли? Отказать нашим семьям в праве жить вместе под тем предлогом, что они заслуживают комфорта, которого никогда не знали и даже не надеялись узнать?!