Воспоминания - Ксения Эрнестовна Левашова-Стюнкель

из оцинкованного ящика то, что она заказывала. Мороженщики — и черный, и рыжий — каждый на своей лошади, привозили по шесть сортов мороженого: сливочное, шоколадное, фисташковое, ореховое, клубничное, малиновое. Порция — кружочек, который вынимали длинной ложечкой с шарообразными половинками, стоил десять копеек, поменьше — пять копеек, и каждый выбирает какое хочется.

Ходили продавцы с игрушками: мячи, прыгалки, серсо и еще полно всякой всячины. Заходили на дачи и предлагали товары. Китаянки носили шелк. Какую чудесную чесучу цветную и тонкий шелк в туго закрученных парусинах носили они за спиною, в руках держа аршин, а забинтованные маленькие ноги их были в специальной обуви, она мешала им быстро передвигаться.

Покупки всякого рода являлись развлечением для дачников, особенно для многодетных, которые в силу необходимости были привязаны к дому. Те торговцы, что ходили каждый день, интереса не вызывали, а вот пришлые кустари и коробейники — этих встречали с радостью. Тогда была мода на русские кружева, накидки, подзоры и даже готовое белье, скатерти, салфетки, кружевные шарфы светлые, шелковые и черные привлекали хозяек. Такой шелковый шарф накидывался на плечи и повязывался на голову, перехватывая одним концом шею. Его носили женщины средней руки к обедне.

От Соломенной сторожки до Ивановского проезда тянулся лесок, мимо которого тащился паровичок. А пешком до Ивановского проезда можно было добраться и лесочком — туда гипотенузой вилась дорожка и приводила к Ивановской площадке. С обеих сторон дороги стояли два тенистых кедра, а дальше — огромная площадка, на которой играли дети.

Справа перед площадкой — домишко, в нем детям выдавали мячики, серсо, крокет, маленькие прыгалки и вожжи. Потом перед уходом эти вещи надо было сдать обратно сторожу. Там можно было получить и крокет, которым мы все увлекались.

Боря в то время ухаживал за Марусей — Лизиной двоюродной сестрой. Это была очень красивая брюнетка с большими серыми глазами, волосы чуть вились, довольно большой рот обнажал красивые ровные зубы с острыми боковыми. Внешностью она напоминала цыганку. На этой же площадке мы сражались: Боря с Марусей, я — с Лизой. А когда приезжали Шумовские и Малышев, мы их делили. Силы были равные, играли с азартом, строго следя за движением шара. В теннис играть не приходилось, у нас не было своих ракеток, а казенные всегда заняты.

Иногда мы предпринимали прогулки на пасеку. Это за Тимирязевской, в лесу, не доходя до академии. Теперь все эти места и не узнаешь, понастроено где только можно! Питомник лесной остался, дендрарий и парк, который казался таким большим! И вдруг стал маленьким, точно не он. На конечной станции паровичка белое круглое кирпичное здание. В нем хуторская молочная, а за прилавком вкуснейшие вещи: сливки, холодное молоко, простокваша, варенец, творог, сметана, мороженое — все самого великолепного качества.

Иногда брали с собою и Жоржика с Колей. Коля обожал Жоржика и верил всем небылицам о людоедах, которые Жоржик ему рассказывал в отсутствие взрослых. Коля переживал целый день необыкновенные познания Жоржика! Возвращаясь из академии, садились на паровичок и приезжали одни, как взрослые. Коле и Жоржику эти прогулки очень нравились.

После Черкасс, а главное после длительных поездок по железной дороге, где менялся характер местности, быт людей, климат, подмосковные дачи были совсем неинтересными. С дачи очень приятно было переезжать опять в город, особенно когда этого требовала погода — дожди долгие и «безнадежные».

XVI. Рождение Художественного театра

В Московском охотничьем клубе появилась группа актеров-любителей, которая заставила говорить о себе всю Москву. И попасть туда было трудно. Играли так необычно хорошо, что слов не было. И вот эти актеры получили театр «Эрмитаж», и мы попали на первое представление. Там шел «Царь Федор» А. Толстого. У нас была взята ложа.

Мы пришли в «Эрмитаж». Гардеробная была очень холодная. Разделись, волнуясь, поднялись на второй этаж, и было такое ощущение, что мы пришли в храм и сейчас перед нами откроется то, чего еще никто никогда не видел. Так оно и было. И после первого акта мы все, потрясенные, молчали. А когда мы ехали домой, я смотрела на высокое звездное небо и думала: конечно, Бог есть, как же иначе, и не было сомнения. Всю дорогу ехали молча. После чая разошлись, наполненные величием виденного.

Все разговоры снова и снова возвращались к этим замечательным людям, они все были одержимы воплощением в жизнь своего образа, жили в нем. Кажется, не было ни одной постановки, которую мы не видели бы и не переживали снова и снова. Папа был яростным поклонником нового зародившегося театра, он гордился тем, что один из первых в Охотничьем клубе отметил эту замечательную артистическую труппу, оценил ее, поверил в нее. Как же необычайно разнообразен, велик и прекрасен был репертуар, сколько же он давал людям! Как бесконечно благодарны ему мы, современники, познавшие его рождение, развитие, расцвет. Какую огромную живительную радость давал он каждой новой пьесой. Слов нет, которые смогли бы передать то богатство, разнообразие, ширину, глубину того впечатления, которое рождала каждая новая вещь. Низкий поклон всем замечательным творцам Художественного театра. Недаром во всех странах мира он производил одинаковое впечатление, вызывал поклонение и восхищение!

Это самое яркое и прекрасное, что было в общественной жизни в эти годы. Мне было лет четырнадцать-пятнадцать. Я через всю жизнь пронесла незабываемое откровение прекрасного и благодарность высокой игре артистов, подаривших людям познание чудесной правды.

XVII. Наши знакомые

Ближайшими нашими соседями были Ивановы. Квартиры упирались одна левой, другая правой стороной в одну стену. Через улицу в розовом двухэтажном доме жили Чупруновы — папин сослуживец, жена его, бывшая классная дама — педантичная, скучная и пренеприятная особа. Обычно елку они устраивали 6 января. Елки в это время были очень дешевы, так как никому не были нужны, и как раз в это время Надежда Александровна Чупрунова праздновала «Рождественский вечер», покупалась разноцветная папиросная бумага, и все трое детей: Нина и Саша — ее племянники, потерявшие родителей, и Верочка — ее родная дочь, мяли папиросную бумагу и затем оборачивали ею кулечки, в которые клались сладости, купленные на маленькой фабрике Леонова, — брак: несколько постаревшая сухая пастила и такой же мармелад, потерявший влагу. А орехи! Где она ухитрялась покупать такие, никому не известно — половина из них выпускала дым и зеленую муку. Кулечки раздавались приглашенным детям, и все дети одинаково не любили к ним ходить, но отбывали повинность, так как хорошо относились к ее воспитанникам, которых она