Другие правила - Валерий Большаков

— Да пробовали мы! — перебил его Громыко. — И главный пытались прокинуть, и сдвоенный! И все без толку — база нас не слышит! А-2 забивает напрочь! Сплошные помехи…

— Хоть бы успеть! Черт… — Гирин ожесточенно ткнул пальцем в сенсор. На малом мониторе очертилась северная полярная шапка, нарисованная компьютером. Крошечная пуговичка «Антенны-2» вытянула жирный, чуть расходящийся лучик, уперлась им в кончик синей спирали, виток к витку раскрученной от оси планеты. На синей «линии огня» мерцала зеленая точка базы «Северный полюс». Скоро красный лучик дочертит короткую дугу, перечеркнет зеленое пятнышко… и Тхакур Сингх сделает тридцать зарубок на рукоятке. Вот паскуда же…

— Нет, я так не могу! — решительно-негодующе воскликнул Габа. — Сидеть и ждать неизвестно чего! Слетаю-ка я на Спу! Макс, слышь?

Гирин тяжело засопел.

— И на чем же ты лететь собрался? — сказал он неприятным голосом. — На самоваре?

— Почему? На скафе!

— Ты что, совсем сдурел?! Тебе малой тягой придется тормозить, с первой космической — до нуля! Где ты столько топлива возьмешь?

— Господи! — фыркнул Габа. — Проблема! Пристрою еще один шаробаллон или два! В первый раз, что ли? Кого я на Спу-16 спасал? Забыл уже?

— Ой, да делай ты, что хочешь! — прорычал Гирин.

Габа благоразумно промолчал. Но все равно, пока зеленый огонечек на селекторе не потух, кто-то хихикнул в эфире…

— Никаких нервов с ним не хватает! — Гирин яростно зацокал сенсорами, словно отыгрываясь.

— Напоминаю, — заговорил компьютер, выслуживаясь, — переход на горизонталь через сто восемьдесят секунд.

— Да помню я! — сердито отмахнулся Гирин, и его пальцы забегали по пульту, словно музицируя — тоненькие писки и звоночки накладывались на листвяные шорохи мнемографиков, то плетущих, то порывающих на табло свои коричневые и синие кружавчики. — Высота шестьдесят, — буркнул Гирин, — перехожу в горизонталь.

2

Габа посмотрел на себя в зеркало — вроде все на месте. Кислорода хватит на роту. Мигающие огоньки указателей на вертикальных шкалах оставляли зеленоватое дрожание на ртутно-бликующем шлеме из спектролита.

— Леха! — позвал Габа. — Выхожу в вакуум-створ!

— Удачи!

— Надо говорить: «Добычи!» — молодежь сейчас так любит выражаться…

С громким сосущим звуком разъехался сегментный люк, и фигурные светосигналы герметизации налились красным.

Вакуум-створ еще называли «холодной палубой», но оправдывались оба названия — палуба была негерметична, а градусник показывал сто двадцать ниже нуля. Вакуум-створ был пуст, как амбар перед сенокосом. Лишь в уголке, под транспарантом «Осторожно, вакуум!», притулились три космоскафа — маленькие круглые ракетки с коробчатой рамой, «космические такси». Габа пошатал дополнительный бак на аппарате, отмеченном покорябанной двойкой (держится вроде ..), и перелез через низкий бортик на сиденье. Потом чертыхнулся и полез обратно. Вынул из силикетового сейфа громоздкий агрегат из металлокерамики с двумя рубчатыми рукоятками и пирамидальным дулом. «Биденхандер», гордость тульских оружейников, фузионный дезинтегратор системы Амосова. Пурпуров враз почикает… Жаль, нельзя. Ничего, зато откроет любую дверь… Или стену.

— Я вам покажу, как станции захватывать… — пробормотал Габа. — Вы у меня быстро отучитесь…

— Что ты сказал? — не расслышал Громыко.

— Это я себе. Как там наши?

После короткой паузы замкомандира ответил:

— Начали спуск.

— А мне не пора еще?

— Ты готовься помаленьку, выводи скаф, проверь там все… Я скажу когда.

— Ладно… Открывай ворота.

Металлопластовая штора, прикрывающая вакуум-створ, стронулась с места и медленно покатилась в сторону. Свет под потолком потух, зато в ширящийся проем пролилось мутное красно-оранжевое свечение. Габа включил телепроектор на крошечном пульте космоскафа — пашет вроде… Протестировал метеоритный локатор, пошевелил рукоятки штурвала, похлопал зачем-то по чехлу регенератора.

— Алексей! Прошу старт!

— Даю старт! Только без подвигов, о'кей?

— Да ладно…

Причальные полозья выдвинулись за борт, крепления разошлись, и Габа тихохонько снял космоскаф. Из стаканчиков сопел вырвались короткие факелы в виде бледных, туманящихся конусов, и ракетка поплыла, как пух по ветру.

Космоскаф ощутимо тормозил, из-за чего терял скорость и сходил с высокой орбиты на низкую… и оказывался впереди «Боры». К этой хитрой механике Габа так и не смог привыкнуть — не жаловал его организм столь вольного обращения с канонами здравомыслия.

— Убавь тормозной импульс! — сказал Громыко простуженным голосом. — А то не долетишь!

Габа убавил.

— Во! Так держи!

Не долетишь… В переводе это значило: пройдешь пониже станции. А дальше — как получится. Или под луч попадешь и сгоришь сразу, или потом, когда шваркнешься о твердую планету. И останется после тебя мелкий такой — смотреть не на что — кратер, а твоя черная тушка… нет-нет, лучше так — а твоя бронзовая плоть выпадет комьями органического шлака…

Габа оглянулся на «Бору». Огромный планетолет отставал. Снизу на корабль ложился красноватый отсвет, подрумянивая параболоид отражателя.

— Подходим к полюсу.

Весь север Марса уже затянуло однообразной рыжей пеленой, где медленно раскручивалась черная спиральная воронка. Выше по оси исполинской крутелицы ярко блестела СВЧ-антенна, незримым лучом своим, как взбивалкой, пахтавшая громадные массы облаков. Скоро всю планету заволокет мелкой дисперсной пылью и морозным туманом, и лишь вершины Олимпа, Арсии, Аскреуса и Павонис будут выглядывать из марева, непроглядного и мутного.

А черные круговороты над полюсами все шуровали, все раскручивали многобалльные ураганы, и где-то там сейчас болтается десантный бот, и люди на базе уже все глаза проглядели, его дожидаясь…

Габа ввел станцию в визирное перекрестие и дал максимальное увеличение на телепроектор. Он увидел пять одинаковых фокусирующих модулей, связанных блестящими тросами. Над фокальным комплексом висела орбитальная платформа, вдоль и поперек истыканная эмиттерами и трастерами. Резко выделялся челнок пурпурных, взявший Спу на абордаж.

— Мы спина к спине под дюзой… — пробормотал Габа. — Тоже мне, мадамы Вонги зачуханные…

План его был прост: а) через служебный люк проникнуть внутрь станции; б) найти ее экипаж и в) всей толпой бить пурпурных, пока те не посинеют.

Бвана Оле-Сенду не портил себе жизнь сомнениями типа «а если…», «а вдруг…». Человек простой, он мыслил легко, любил ясно и без терзаний, жил одним днем, но уж проживал его на все сто. Смакуя радости человеческого существования, скользя по горестям, как по тонкому льду, не позволяя себе провалиться в глубину страданий. Он был счастливым человеком.