Тень Миротворца - Андрей Респов

Они стояли молча в ряд.

Их было восемь.

В. Высоцкий

— Гаврила! — позвал меня младший унтер, — станция Златоуст, стоять часа два будем, пока наши кашу варят, успеете с Семёном, — он кивнул на одного из санитаров, вытаскивающего из ближнего угла вагона две двадцатилитровые фляги, — пару раз за кипятком обернуться: и барышням на постирушки, дохтуру побриться-помыться, ну и нам на хозяйство. Давай, давай! Поспешай, не то там очередь будь здоров вырастет! — эшелон ещё замедлял ход, вползая на перрон. Перед нами проплывали кирпичные станционные здания, а заодно и небольшое белёное известью строение с вывеской «Кипятокъ».

В отличие от узловой станции Незлобино перрон, расположенный на железнодорожной насыпи, был довольно большим. Он почти полностью скрывал первый этаж двухэтажного вокзала, выстроенного из белого камня и красного кирпича. От стен его, припорошённых угольной пылью, веяло чем-то демидовским, я бы сказал уральским мастеровым, хотя выложенный на фасаде год постройки «1890 г» говорил об относительно недавнем возведении этого архитектурного шедевра. А в целом функцию свою вокзал выполнял на все сто. Несмотря на утренние часы, народу по перрону сновало изрядно. На втором пути, рядом с нашим эшелоном стоял товарняк гружёный углём и лесом. Запах креозота в утреннем безветрии ощущался особенно остро.

— Загнали в дыру супостаты! Тута, небось, и нормального самогону не купишь, — пробурчал Семён, рыжий санитар невысокого роста с характерной сизой сосудистой сеточкой на носу и щеках, — Челябинск-то проскочили на всех парах! Слышь, Гаврила…

— Ну, начальству лучше знать, как проводить профилактику дезертирства, — думая о своём, ответил я.

— Прохфи…чего? — остановился как вкопанный Семён, чуть не заехав мне краем пустой фляги по голени.

— Бля…Сёма! Какого хрена тормозишь? Поспешай давай! Профи-лак-тика! — повторил я по слогам, — дело такое, чтобы заранее упредить нарушения. В том Челябинске, небось народу на вокзале толпы, да и город побольше, чем Златоуст. Есть где и дезертирам скрыться, и для спекулянтов раздолье.

Семён почесал бритый затылок.

— Эк ты по-умному выражаисси, Гаврила. Заприметил я, считай пачти шта блаародный. А говорили из крестьян!

— Так книжки читать ужас, как люблю, Сёма. Они-то язык и правят. Ты бы сам попробовал или грамоте не учён?

Санитар насупился и замолчал. Вот оно как! За больное его задел? Ладно. Извиниться? А за слабость не примет? Всё-таки значительно старше меня. Попробую-ка по-другому, негоже народ, с которым ещё ехать и ехать против себя настраивать. Знаю я такой тип. Это не просто пьяница. Сёма явно запойный. Такое учишься замечать, не только будучи врачом. Особый блеск глаз при слове «самогон», характерные особенности кожных покровов, импульсивность, обидчивость. Прошли всего ничего, а он уже вспотел и одышка. И это при нуле на улице! А он в шинельке да гимнастёрке. Терморегуляция ни к чёрту.

В молчании дошли до кубовой, то есть до того самого белого здания с надписью: «Кипятокъ». Пока горячая вода набиралась в первую флягу за нами в очередь пристроились ещё несколько солдат из эшелона, насмешливо поглядывая на нашу парочку. Понять этих бравых солдат было можно: непонятный беспогонный парень в ношеной шинели и рыжий дядька-санитар. Ну как тут не улыбнуться.

Они же в своих ещё необмятых походных рубахах защитного цвета, при ремнях коричневой кожи, многие в папахах с новенькими кокардами, положенных по форме Сибирскому корпусу, крепкие, рослые, усатые, пренебрёгшие для форса шинелями, смотрелись рядом с нами настоящими будущими героями Великой войны.

И хотя я прекрасно понимал, что там, куда идёт эшелон, австрийским штыкам и немецким гаубицам глубоко похрен во что одет русский солдат, мне стало немного стыдно. Нет, не за себя, одет я всё же был с бора по сосенке и пока имел к Русской Императорской армии лишь потенциальное отношение. А за этого самого Семёна, что возвращался из госпиталя после ранения и горячки, чуть не унёсшей его к архангелам, которое он получил, вытаскивая с поля боя вот таких молодцов, которые сейчас глядят на него и усмехаются. Стыдно стало за себя, что уже окончательно поставил на этом рыжем мужике печать пьяницы и алкоголика, безграмотного и никчёмного. Прости меня, Господи…

А кипяток лился не сказать чтобы тонкой струйкой, но и фляга наполнялась не быстро. Когда же Семён захотел подставить вторую, в то время как я оттаскивал уже наполненную, его грубо оттёр плечом чернявый солдат с малиновыми полосами шевронов пулемётной команды на рукавах и подставил под кран своё ведро.

— Эй, полегче! — вырвалось у меня, но рядом с чернявым нарисовалось ещё двое солдат из того же подразделения.

— И чё? — процедил сквозь зубы чернявый.

Ба! Какая знакомая ситуация! Такое ощущение, что и не было переселения души. Россия матушка, славься во все времена… Ну что, Миротворец хренов, будем испытывать твою миротворческую способность, так хорошо разрекламированную Странником, или просто полезем в драку? Ребятки-то, видно, по всему, не против. Застоялись кони в стойлах. Это я по крышам всю ночь носился, а они яйца на соломенных матрасах грели! Вот и зудит.

Можно было бы и подраться. Хотя бы в целях определения, чего я стою в кулачном бою. Но как тут относятся к подобным проступкам? Среди солдат, думаю, не редкость. Порешали внутри коллектива и забыли. Но я-то птица с неопределённым оперением. Мне в околоток очень не хотелось бы попадать. А загреметь туда, что называется, как два пальца. Вон, с перрона жандарм в нашу сторону поглядывает. Да и парочка господ со звёздами на погонах у офицерского вагона курит. Выруливай как хочешь, Гавр!

— Неправильно ведёте себя, православные, — я старался говорить ровным спокойным голосом, улыбаясь до ушей, — не токмо для себя кипяточек-то носим. Для сестриц милосердных. Нехорошо забижать барышень-то. Неправильно.

— А ты защитник, что ль? А? — рядом с чернявым вылез кряжистый бритый мужик лет тридцати, — немного ль тябе молодому? Гляди-ко, народ, это откель в нашем геройском эшелоне ентот бабский подпевала? — похоже, солдатики соскучились не только почесать кулачки, но и покуражиться. Но сейчас мне этот кордебалет совсем не нужен.

— Значит так, босота корявая, — я резко изменил тон и смыл с лица улыбку, — слушаем внимательно: кто не хочет вместо седьмого Сибирского полка ехать в арестантские роты и жрать глину пополам с конским дерьмом вежливо даёт нам набрать кипятка и засовывает язык в задницу. Мне терять нечего, я ещё присягу не давал и максимум, что мне светит — местная каталажка! А для настоящих мужиков, — я сделал паузу и пристально взглянул в глаза чернявому, потом перевёл взгляд на кряжистого, — можно и разговор устроить полюбовный, как