Колода предзнаменования - Кристина Линн Эрман

«Отто Салливан, – прочел он, – целитель и военный врач, 1910–1994, пропал во время операции „Нептун“».

– Эй, ты знал, что в нашей семье был целитель, который стал врачом? – тихо обратился он к Габриэлю.

Тот кивнул, не отрывая взгляда от собственной папки.

– Частично поэтому я и хотел учиться. Знаешь, мы ведь не только уничтожаем. Мы можем сделать мир лучше.

– Ты можешь, – исправил его Айзек, глядя на свои ладони.

Он не мог отрицать, что копаться в архиве с Вайолет и искать информацию о Сондерсах было куда легче, чем о своей семье. Гораздо проще, когда это фотографии не твоих родственников, и это не ты узнаешь обо всем, что уничтожил своими руками.

Уголком глаза он заметил, как Вайолет напряглась.

– Что? Ты что-то нашла?

Она посмотрела на пожелтевшее письмо и покачала головой.

– Нет.

Вайолет лгала. Айзек видел, что ей не по себе, по напряженным лопаткам и вызывающе выпяченному подбородку, как у Джунипер Сондерс. Но когда она перевела взгляд с него на Габриэля, он понял. Вайолет лгала не ему.

– Ладно, – медленно произнес он, возвращаясь к папке. Они обсудят это позже, и Айзек узнает, что именно Вайолет хотела скрыть от его брата.

Он перевернул страницу альбома… и нахмурился.

Началось все с черно-белой фотографии ребенка. Очаровательного младенца в кружевном наряде, затем немного повзрослевшей девочки, сидящей на коленях у матери, с бантом в волосах и большим пальцем во рту. Айзек смотрел на снимки ее жизни и гадал, почему их так много. Каждая вторая фотография была либо групповой, либо парадным портретом, но выглядели они подозрительно современно и расточительно, учитывая, что в те времена камеры были по-прежнему редкостью, а не чем-то, что каждый постоянно носил в кармане.

Имя девочки не указывалось, подписи гласили лишь: «Первый День рождения», «Выпускной начальной школы». Она выросла в улыбчивого подростка, со стянутым платком хвостиком и в комбинезоне с закатанными рукавами. «Первый рабочий день на войне».

Он опустил взгляд и обнаружил еще один портрет: девушка смотрела прямо в камеру, уголки ее губ приподнимались в легкой улыбке.

«Сара Салливан. 2 марта 1930-2 марта 1944».

А прямо под этой надписью – одна-единственная алая буква, забрызганная чернилами: «Ж».

«Ж» – значит «жертва».

В ушах Айзека взревела кровь. Его руки задрожали, комната расплылась. Внезапно он закричал и начал сопротивляться, его запястья натирали оковы, весь мир покрылся алой пеленой от паники. В глазах Габриэля, исполненных мрачной решимостью и не знавших пощады, отразился кинжал. И тогда в голове Айзека громко, как сирена, прозвучала мысль.

«Ты умрешь здесь».

Через полторы недели после ритуала Айзека Габриэль уехал из города – последний Салливан, не считая его. В ту ночь Айзек выбрался через окно гостевой спальни и пошел по лесу, повторяя путь, который мог пройти с закрытыми глазами, пока не дошел до имения своей семьи. Его шея по-прежнему была перевязана бинтом после ритуала. Рана пульсировала при каждом шаге, в едином ритме с его сердцем.

Он бродил по комнатам поместья Салливанов – через кухню, по лестнице на второй этаж, по коридору к своей бывшей спальне. Пока, наконец, не вернулся в прихожую и не встал под большой каменной аркой. В его кармане лежал медальон Габриэля. Когда Айзек очнулся после ритуала, то обнаружил его треснувшим пополам на земле рядом с собой. Он сорвал его, когда боролся с братом. И тогда юноша повесил его на запястье. Потому что он прошел свой ритуал. Потому что стал настоящим Салливаном.

И нуждался в напоминании, что именно это значит.

Айзек до сих пор помнил, каково было прижать ладонь к этой каменной арке и призвать свою силу. Стена задрожала, и, заглянув глубоко внутрь себя, Айзек призвал каждую крупицу боли и горя. Он помнил, каково было наблюдать, как его сила выходила из-под контроля. Помнил панику на лицах братьев, как его семья обратилась против друг друга, свою кровь, капавшую на листья.

Звук, с которым арка обрушилась на землю, был самым приятным в его жизни. И пока поместье рушилось вокруг него, превращаясь в пепел, он мечтал сжечь свои воспоминания с той же легкостью, с какой уничтожил родной дом.

Он мечтал об этом тысячи раз, но воспоминания не уходили. Вместо этого они кружили вокруг него, моля о свободе, и ему потребовались все силы, чтобы захлопнуть альбом и вернуть его обратно в ящик. Айзек не мог потерять самообладание на глазах у Габриэля и Вайолет. Это лишь докажет, что он такой же неуправляемый и безответственный, как в ночь, когда уничтожил свою семью.

– Эй, – скзала Вайолет у его уха, и юноша понял, что его руки дрожат. – Ты в порядке?

– Конечно. – Голос Айзека прозвучал странно даже для него. – Все нормально.

Это не так, но он заставил себя просмотреть оставшуюся часть папки, слепо пробегая взглядом по каждой странице. Мир расплывался вокруг него, кровь гудела в ушах. Сердце билось слишком быстро, голова была набита ватой, комната будто просматривалась через грязную линзу.

Он никому не причинил вреда, и это главное.

«Ты вредишь себе», – прозвучал голос в его голове, который подозрительно напоминал Вайолет. Айзек отмахнулся от него.

И так он часами парил на границе реальности, пока руины не остались далеко позади и он не вернулся в свою комнату. Он слепо смотрел в потолок и гадал, почему вдруг забыл, как дышать. Гадал, сможет ли он когда-нибудь вспомнить, как вернуться в себя.

Поймать Августу Готорн в правильный момент было заданием не из легких. Мэй целый день выжидала подходящего момента. Она всю жизнь наблюдала за эмоциональными приливами и отливами Августы и точно знала, когда просить у матери разрешения или прощения, чтобы получить максимальную награду и минимизировать наказание. Но из-за накала страстей в Четверке Дорог ей было значительно сложнее уловить такой момент.

Возможность представилась в День рождения Джастина. Августа пришла пораньше с работы и в подозрительно хорошем настроении – Мэй предположила, что это связано с Джунипер Сондерс и тем, что они теперь сплоченно пытались сдержать распространение заразы. Она настороженно наблюдала за тем, как Августа наливала себе виски со льдом и устраивалась на веранде с псами у ног. Мэй уже давно не видела ее такой расслабленной.

Частично ей было стыдно за то, о чем она собиралась спросить. Это снова станет стрессовой ситуацией для матери. Но вопрос был слишком важным, чтобы его избегать. Мэй нужно было узнать больше о своей новой силе, если она хотела изменить будущее, чтобы избавиться от болезни. Эзра четко дал понять, что Августа единственный человек в городе, который может рассказать ей действительно что-то полезное. Поэтому она вышла на веранду и изобразила лучшее подобие беззаботной улыбки.