Работа над ошибками - Мартин Бедфорд

С. Тэйа

Адвокат прерывает мои рассуждения об обоснованности моего перевода в спецгруппу по математике в конце четвертого года обучения. Мои слова ему, как всегда, безразличны, он интересуется не тем, что говорю я, а тем, что хочет слышать сам. Он испытывает определенные трудности с усвоением моей программы.

Юноша-азиат. В то время вам еще не было известно, что это внук мистера Тэйа?

Нет.

А когда вам стало известно об их, э-э, родственной связи?

Когда я пришел туда в третий раз.

Что случилось тогда? Насколько я знаю, между вами произошло некое, э-э, столкновение.

Когда я пришел туда в третий раз?

Да.

А как же второй, мы ведь о нем еще не поговорили?

Поскольку он в известном смысле аналогичен первому, я, честно сказать, не вижу необходимости…

Все зависит от того, как вы определяете понятие «аналогичен» и что вы имеете в виду…

Грегори.

…когда говорите «в известном смысле».

(Он копается в разложенных по столу бумагах.) Вам вменяется в вину умышленное причинение вреда, угрожающее поведение, оскорбление действием, приведшее к телесным повреждениям. Все это произошло именно тогда, когда вы пришли туда в третий раз.

Но третий раз произошел из второго, а второй из первого. На снимках…

Послушайте, следствию начхать на ваши снимки и ваши рисунки. И на результаты предварительных тестов, если уж на то пошло.

Среди вещей, конфискованных у меня в комнате после ареста, было цветное фото миссис Тэйа: она ставит на порог своего дома четыре пустые молочные бутылки. Я снял ее с помощью телеобъектива. И еще одна фотография, немножко не в фокусе: из двери дома № 3 выходит юноша-азиат – ее внук. Эти и другие фотографии я сделал, когда пришел на их улицу во второй раз. В воскресенье, через восемь дней после первого визита. Я провел на наблюдательном посту семь часов десять минут, не теряя надежды увидеть мистера С. Тэйа, преподавателя математики. Он не выходил из дома и ни на секунду не появлялся ни у одного из окон. Но время я потратил не зря – собрал информацию об обитателях дома Тэйа. Я убедился, что подвальный этаж занимает пожилая азиатка, предположительно, мать мистера Тэйа, а в главной части дома вместе с мистером и миссис Тэйа живет их внук с женой и ребенком. В тот день дом № 3 посетил мужчина средних лет – отец молодого человека, их сын? – с семьей (четверо детей, старшему на вид около семнадцати). Следующим посетителем был белый юноша, автомеханик. Зашел за внуком довольно рано, они ушли с бильярдными киями в кожаных чехлах и отсутствовали два с половиной часа. Меня не заметили. До меня донеслись их голоса, но о чем они разговаривали, было не понять.

В тот, второй, раз я покидал наблюдательный пост четырежды: один раз отлучался за едой и питьем в бакалейную лавку в соседнем переулке, дважды пользовался общественным туалетом на главной улице и один раз уходил забрать свернутый в трубочку листок бумаги, который миссис Тэйа сунула в горлышко пустой молочной бутылки. Полиция обнаружила этот документ среди прочих моих бумаг, и теперь он находится у представителей обвинения. У моего адвоката есть копия. Это записка от руки большими печатными буквами:

ТРИ ПИНТЫ ОБЕЗЖИРЕННОГО, ПОЖАЛУЙСТА.

Три пинты – это 3/8 галлона. Или 1 1/2 кварты.

1 1/2 – 3/8 = 1 и 1/8.

Но: 1 1/2 кварты минус 3/8 галлона равняется 0.

Дженис играла с подружками в скакалочки. Две крутили длинную веревку, а остальные прыгали, по три или четыре одновременно. Когда одна из девочек выпрыгивала с одной стороны, с другой впрыгивала следующая. Они, слегка задыхаясь, напевали речитативом, в такт постукиванию веревки:

Не сегодня, а вчера

В дверь стучались три вора.

Вышел я им дверь открыть,

Первый начал говорить…

Или просто считали подряд, прыжок за прыжком. Прыг, скок, прыг, скок, прыг, скок, поворот. Скакалка шлепала по земле; чем быстрее крутилась веревка, тем хуже ее было видно, казалось, она не одна, их несколько. Если прыгавшая девочка наступала на скакалку или запутывалась в ней ногами, остальные начинали смеяться; очередь прыгать переходила к другой девочке. Прыгая одна, Дженис умела на лету перехватывать ручки скакалки, не спотыкаясь и не замедляя движения. Умела крутить ее назад. Умела прыгать и бегать одновременно. Я просил ее научить меня, но она отвечала, что прыгалки – игра для девочек.

А папа говорит, боксеры тоже прыгают.

Папа говорит, папа говорит.

Когда мы играли в салочки, то вставали в кружок и выставляли перед собой сжатые кулачки. Дженис стукала по ним своим кулачком, выбирая, кому быть Салочкой.

Раз картошка, два картошка, три картошка, пять,

Шесть картошек, семь картошек, восемь, и опять…

Если выбор падал на тебя, нужно было зажмуриться и считать до двадцати, а потом бежать и салить остальных. Тот, кого осалили, тоже становился Салочкой. Когда считалку говорила Дженис, ей приходилось нагибаться, чтобы достать до моих кулачков. Она ругалась, что я неправильно их сжимаю, большими пальцами внутрь. И показывала, как надо. Руки у нее были жесткие и костлявые, как у мальчишки, – но только не тогда, когда я плакал или падал, а она вытирала мне щеки или терла ушиб; и не тогда, когда я ложился спать, а она перебирала мои волосы: бай-бай.

Пришла тетя вытирать пыль. Я говорил ей, не надо, а она все равно пришла. Ведь теперь, когда ты работаешь, у тебя же нет времени чистить-блистить, сказала она. В доме не хватает женской руки. Пока она убиралась на первом этаже, я успел подняться и запереть свою комнату. Спустил воду в унитазе: пусть думает, будто я ходил в туалет. Когда она закончила уборку, мы вместе пили чай в гостиной. На какое-то мгновение ее взгляд задержался на моих босых ногах и подвернутых штанинах. Она сказала, что я очень хорошо выгляжу. Потом упомянула старые фотографии в маминой спальне. Смешно вспоминать меня в школьной форме. А Дженис! Эти тонкие ножки и вечно спущенный носок! Царство ей небесное.

Знаешь, вы были так похожи, ты и Дженис.

Я уперся взглядом в чашку.

И волосы, и глаза. И у обоих – отцовский нос.

Чай был горячий и ужасно сладкий. Над ним вился легкий парок, колыхавшийся на сквозняке от открытого окна.

Ты ее не можешь хорошо помнить, тебе ведь было всего…

Четыре с половиной.

Точно.

Мне было четыре с половиной.

Тетя взяла печенье, полезное для пищеварения. К губам пристали крошки. Она отхлебнула чаю, и крошки исчезли. Спросила, как работа. Я ответил: «Спасибо, очень хорошо». Она сказала: «На днях дядя видел тебя из своего автобуса. В воскресенье. Ты выходил из общественного туалета. Дядя побибикал, но ты не заметил». Тетя назвала улицу.

Меня посылали с поручением.