Сыщики 45-го - Валерий Шарапов

– Я могу поговорить с сотрудниками?

– Конечно, почему же нет? Сегодня музей, к сожалению, закрыт… по понятной причине, и им не нужно отвлекаться на посетителей.

Черкасов задумчиво разглядывал пустую раму в выставочном зале. Люди его группы давно разошлись. Петрова он отправил к сторожу – осмотреть жилплощадь и расспросить соседей. Конышев опрашивал сотрудников и заполнял протокол. Остальные прочесывали окрестные здания, беседовали с жильцами – те могли под утро что-то видеть или слышать.

Санитары унесли тело. Отчитался криминалист: на раме нет отпечатков пальцев – вообще никаких. И было бы странно, появись они там. Вырезали картину перочинным ножом – лезвие могло быть острым, но структура полотна такова, что крошится под нажимом и топорщится бахромой.

– Знаете, я вас не сразу узнала, – прозвучал за спиной виноватый голос, – такая нервотрепка, в голове все смешалось, я просто не смотрела на лица…

Он повернулся. Девушка стояла с понурым видом и тоже смотрела на пустую раму. У нее было грустное и усталое лицо.

– Мы встречаемся с вами второй раз, и опять при каких-то кошмарных обстоятельствах… В прошлый раз я страшно перепугалась: меня толкнул какой-то вокзальный невежда, я уронила сверток с ценными набросками, а вы так смело бросились за ним под колеса локомотива…

– Но успел же? – Алексей улыбнулся, протянул руку. – Вы Маша?

– Да, я Маша. – Она отозвалась на рукопожатие, ее ладошка была сухой и мягкой. – Извините, что убежала в тот раз, даже не представилась. Потом стыдно было…

– Принимается. И что, в вашем свертке были очень ценные наброски?

– Да, я ездила в Смоленский музей – Григорий Иванович выписал двухдневную командировку. Нашему музею передали эстампы, этюды и наброски – все относится ко второй половине XIX века. В основном это незнакомые широкой публике мастера – Шаганов, Верещеев, Крейзер… Двое – разорившиеся дворяне, третий – обедневший помещик. Но все равно это же наша история, наша культура, мы обязаны ее знать и помнить, тем более что Верещеев – хороший портретист, остальным удавались пейзажи… А похищенную картину мы хотели оформлять на реставрацию, – Маша вздохнула, она продолжала гипнотизировать раму. – Полотно до 44-го года хранилось в плохих условиях, стали появляться кракелюры… Вы знаете, что такое кракелюры?

– Объясните – буду знать.

– Это трещинки в слое краски или лака. Бывают такие, что увидишь только через лупу, а бывают крупные, сетчатые, покрывают все полотно. Их удаляют специалисты в реставрационных мастерских. Но надо много денег, все непросто, не то сейчас время…

– Пусть будут, – улыбнулся Алексей. – Эти трещины придают дух старины.

– Да какая там старина, – отмахнулась девушка. – Картина написана двадцать лет назад, она просто разрушается. А сейчас она вообще непонятно где… Это ужасно, – выдохнула Маша. – Человека убили из-за одной картины… Что происходит в мире, Алексей? Еще вчера я видела живого Валентина Петровича, он пришел на работу, шутил – мол, сейчас пирожок съем и до утра спать завалюсь. Он любил так балагурить, но мы ни разу его спящим не ловили.

– Вы живете в Уварове?

– Да, на Конармейской улице. Здание барачного типа с отдельными квартирами – оно на балансе райкома. Товарищ Нестеренко оказывает содействие Григорию Ивановичу. Он очень хороший и глубоко несчастный человек, потерял всю семью, осталась только я.

– И теперь он вас никуда не отпускает от себя?

Девушка покраснела.

– Ну, отчего же… Вот в Смоленск ездила…

– Скажите, Маша, почему музей так плохо охранялся?

– Я не знаю, – она пожала плечами. – Это не входит в мои обязанности. У нас очень скудный бюджет, возможно, в этом причина.

Несколько минут они прогуливались по залу. Картины не отличались разнообразием – в основном пейзажи, сельские домики, крестьянский быт.

Видное место занимало крупное полотно, написанное решительными мазками: яркое небо, сочные краски, счастливые и одухотворенные люди на фоне гигантского трактора строем записываются в колхоз. Фрагмент телятника с радостными физиономиями телят, транспарант на фасаде: «Получай, страна родная, наш колхозный урожай!» Не сказать, что картина бездарная, но плакатностью отдавала за версту. Того требовала партия – разбавлять депрессивные буржуазные творения вещами новыми и передовыми.

– Это наш местный художник, – пряча усмешку, объясняла Маша. – Товарищ Малоземов, бывший глава отдела культпросвета при районном совете народных депутатов. Сейчас он уже на пенсии… – Такое ощущение, что она хотела добавить «слава богу», но побоялась.

Послышалось глухое покашливание. В проеме мялся Вадим Циммерман и посматривал на них, не решаясь подойти. Возможно, и не хотел – просто обозначил свое присутствие. Он поглядывал на Машу, не очень ласково – на капитана милиции, смутно догадываясь, что их разговоры не ограничиваются происшествием в музее.

Алексею стало смешно. Представить их вместе – Машу и Вадима – было как-то странно. Маша нахмурилась – Вадим испарился. Или сделал вид, что испарился.

– Не много ли церберов? – спросил Алексей.

– Церберов хватает, – согласилась девушка. – А есть еще тот, что внутри. Он самый строгий и принципиальный, – она внимательно посмотрела ему в глаза и засмеялась.

– Конечно, – поддержал сомнительную шутку Алексей. – Сейчас не до этого – такое тяжелое послевоенное время. Он пытается ухаживать за вами? – кивнул он на пустой проем.

– Пытается, – согласилась Маша. – Но это выглядит нелепо. Вадим ни разу не пригласил меня в кино или просто погулять по улице, не говоря о более серьезных вещах. Ухаживания ограничиваются разговорами о работе и скрытым наблюдением. Порой это так смешно. Он ужасно нерешительный.

– И как вы считаете, у этого парня есть шансы?

Она для вида подумала.

– Полагаю, что нет.

– Тогда я ему от всей души сочувствую. – Алексей неохотно посмотрел на часы, потом с сожалением на девушку. Она уже не прятала взгляд, приятно улыбалась. – Сожалею, Маша, пора идти. Вы не будете возражать, если я однажды еще заскочу? По работе, разумеется… или в качестве ценителя русской живописи.

– Нет, не буду, – она засмеялась. – Приносите сорок копеек, и вам всегда обрадуются.

От общения с женским полом осталось приятное послевкусие. Но оно развеялось, едва капитан вышел на улицу.

Отделенческий «ЗИС-5» стоял у белой изгороди. Сержант Шорохов бдительно его охранял, иногда похрапывал. На другой стороне дороги под сенью тополей притулился черный «ГАЗ-М1». Он не был на виду, но наметанный глаз капитана его сразу вычислил. Екнуло сердце – верный признак, что «эмка» здесь не просто так.

Алексей напрягся, медленно пошел по дорожке к ограде. Проснулся Шорохов, глянул на него одним глазом. Остальные члены группы разбрелись по делам, у автобуса никого не было.