Двое - Татьяна Толстая

Мы с Ольгой спустились в парк. Сквозь кусты шиповника виднелись пруды с коричневой водой и кучи старой арматуры. Вокруг фонтана, бьющего соленой водой, сидели курортники.

— Садитесь. Место есть. — Женщина пересела на край скамейки. — По путевке приехали?

— Нет, мы из Питера, на экскурсию. Как вас тут лечат, как кормят?

— Кого лечат, кого калечат… А кормят неплохо, мне хватает. Вчера, например, на завтрак: ветчина нежирная, масло, хлеб, кофе с молоком, запеканка творожная. Обед: винегрет с селедкой, сельдь вычищенная (женщина провела руками по своим ребрам, показывая, где у селедки вынули кости), щи зеленые с яйцом, на второе тушеные овощи.

Мы уже шли к воротам, а курортница на скамейке продолжала:

— На полдник: курага припудренная, сок…

На стенде у выхода мы прочли план мероприятий на сегодня, 31 июня 2000 года:

17:00

а) Прогулка к быв. даче купца Егоркина;

б) Час песен.

20:00

Вам, любознательные: жены Иоанна IV Грозного.

«УТВЕРЖДАЮ»

Гл. врач: Ю.Беленький

— Оля, пошли на лекцию про жен, раз уж их утвердили. Заодно и с главным врачом познакомимся.

— Ты иди, а я в гостинице книгу почитаю.

Господи, что ни скажу, все не так. Про заграницу говорить нельзя: «Что я там забыла?» Про актеров тоже опасно: «Видеть их не могу. Особенно этого, в шляпе, с козлиным голосом». А уж про политиков… «Погубили, развалили. В какой замечательной стране мы жили!» Надо будет составить примерный перечень тем для разговоров и дать ей на утверждение.

Все-таки любопытно, как из бывшей задорной комсомолки получается церковная девушка. Ее сумрачная любовь к постам и крестным ходам разгоралась у меня на глазах. Мы лежали без сна на соседних койках. Я сделала последнюю попытку найти общую тему. Как я и догадывалась, ни Ветхого, ни Нового Завета она не знала, а когда я припирала ее к стенке, уворачивалась:

— Не надо демагогии.

Зато она была в курсе, где какая икона начала мироточить и кто на ее бывшей работе от этого исцелился.

— Чему ты улыбалась в музее Достоевского? Это не место для веселья.

Хватило и трех дней, чтобы стало ясно: вряд ли мы когда-нибудь захотим встречаться. А все равно хорошо, что поехали, не остались сидеть в четырех стенах.

Печорский монастырь нам показывал отец Николай, молодой человек со связкой ключей на поясе.

— У вас пещеры не оплачены. Ничего не знаю, настоятель в отпуске, без него никто не разрешит.

Наши зароптали, но, вспомнив, где находятся, притихли. Я смотрела на отца Николая: зачем он здесь? Не было на его лице умиротворения. Наверное, водить туристов по монастырю — его послушание, подвиг. Не хочется, а надо. Мы гуськом полезли по крутой лестнице наверх, на гору. Там был сад с кустами, усыпанными черной смородиной. Сверху были видны лес и овраги — все то же, что и пятьсот лет назад. В это время ударили в колокола. Двери церкви раскрылись, и оттуда стали выходить монахи, они шли в трапезную, парами. Последним шел старик, согнувшийся почти до земли.

— Там, внизу, наше подсобное хозяйство — коровки, овечки. Две лошадки есть. Сами косим, сами хлеб выпекаем.

— А ты в армии отслужил? — спросил один из наших.

— До армии сюда и не берут. Мы полностью с государством рассчитались, за нами долгов нет… Давайте спускаться.

Он хотел, чтобы мы поскорее ушли.

За обедом в бистро «Стимул» обсуждали монахов.

— Хорошо устроились, ни забот, ни проблем, сыты, обуты. Знай молись и грехи замаливай.

— Если вам завидно, что же вы в монастырь не уходите?

— Мне детей кормить надо. Жена на инвалидности. Да и не верю я ни во что.

— То-то оно и видно.

— Мужчины, перестаньте ругаться!

Тургруппа раскололась на два лагеря: за и против. Я с Ольгой оказалась по разные стороны баррикад. Ей все тут понравилось: и синие купола, и шествие парами на обед, и то, что почти все — нельзя: читать газеты, смотреть телевизор, смеяться.

— Ты просто не понимаешь, что такое духовность. Не может плохой человек говорить о животных «козочка», «петушок». И слушать ничего не хочу! Умолкни.

Я умолкла и одна пошла бродить по печорским улицам. И стало мне отчего-то легко и весело. В тени забора две курицы тянули в разные стороны червяка. Маленькая девочка, приняв меня за интуристкy, пошла рядом, выпрашивая доллар. Я дала ей пять рублей, и она показала мне язык.

На центральной площади парень торговал керамическими ангелочками, разложив их на капоте «москвича».

— Выбирайте, какой на вас глядит. Возьмете три штуки — скидочку сделаем.

Я купила двух одинаковых ангелочков себе и Ольге. Пусть останется что-нибудь на память о старой дружбе. О путешествии по горящей путевке.

Пора было возвращаться к автобусу. Я обогнула обшарпанный нежилой дом, и передо мной открылась неожиданная картина: огромный, уходящий вниз травяной склон, а там, за склоном, высокая крепостная стена, тянущаяся вдоль того самого монастыря, где мы только что были. Внизу, в глубине, у подножия стены сидела на табуретке бабушка и читала книгу. В одной руке она держала веревку — пасла козу. Коза ходила кругами вокруг хозяйки, заматывая ее, а когда веревка кончалась, шла в обратную сторону, разматывала.

Интересно, что читает бабушка у средневековой стены в двухтысячном году? И как она потом поднимается по крутому склону? А табуретку куда девает? Жаль, что нет рядом Ольги. Она бы сразу догадалась, что там за книга, и почему вокруг человека, оказавшегося на дне, ходит кругами тварь с рогами и хвостом — тоже растолковала бы.

Мы уже сидели в автобусе, шофер завел мотор. Сестры-хамки, загрустившие было, обрадовались:

— Гляди, коза от бабки убегает. Да дай ты ей, старая, палкой по рогам!

Начитанная бабушка из оврага и маленькая козочка, вдруг испугавшаяся нашего автобуса, проплывали в свой параллельный мир. Они нас не слышали.

2000 год

— Тебе из Штатов звонили, какую-то работу предлагали. Я спросонья не понял, — сказал сын, когда я сидела на кухне в раздумье: почему раз в три дня поджигают мой почтовый ящик.

— Работу в Америке? Какую? Кто звонил?

— Было плохо слышно. Да ты расслабься, еще позвонят.

— Ты не спутал? Может, молочница из Токсова звонила?

Сын не ответил. Его безразличие к любой жизни, включая собственную, с некоторых пор перестало меня огорчать. Я решила толковать это равнодушие как юношеское богоискательство и временно перешла на автономное плавание по маршруту кухня — ванная — закуток в коридоре.