Товарищ Анна - Ирина Богатырева

Анна посмотрела на Вальку недоверчиво и спросила:

— И чего?

— Андрюха «скорую» вызвал, сказал, что у него друг упал с одиннадцатого этажа.

— Кот, что ли?

— Он не сказал, что кот. Он сказал: друг упал, приезжайте быстрее. Они не поверили: «Живой?» — «Живой!» Приехали ужасно быстро: как же, человек упал с одиннадцатого этажа и жив остался, уникальный случай! Примчались, ввалились все в комнату. «Где друг?» — «Вот». — «Кот, что ли?!» — «А что, кот другом быть не может? Он мне друг, единственный! Лечите!» Они ему морду набить хотели.

— Странно, что не набили.

— Ты Андрюху не знаешь. Он запер комнату изнутри, не выпущу, мол, пока не сделаете что-нибудь.

— И что?

— Сделали что-то, укол, что ли, не знаю. И уехали.

— Выжил он?

— Кто? Кот?

— Ну не Андрюха же твой!

— Выжил, нормально все. Только нос разбил, у него теперь хронический насморк. Как мопс — ходит и носом хлюпает.

Валька изобразил, как Борис шмыгает носом и грустно вздыхает. Он рассказывал весело, предполагая, что история развлечет Анну и неприятный разговор забудется. Но она выслушала и ничего не сказала. Прошли какое-то время молча, и тогда Валька сам спросил:

— А у тебя что нового?

— Ничего, — ответила она. — Бабка вот на прошлой неделе померла.

— Да ты что? — Валька быстро вскинул на нее глаза — в них помимо его воли мелькнула надежда на перемены, на возможность чего-то нового, хорошего, причем без напряжения, так естественно и легко. — Что же ты не сказала? Я бы приехал, помог чем смог, — сказал он быстро.

— А что помогать? Ее в морг свезли, и все. Я ничего больше не делала. Сейчас вот много бегать придется, всякие бумажки оформлять, бюрократия сплошная. Придется отрываться от настоящих, нужных дел, которые требуют моего участия. Ужасно раздражает вся эта волокита!

— А как же похороны? — спросил Валька.

— Что похороны? Прошли уже, похоронили ее. Я же говорю: в морг ее свезли, там все сами сделали. Я не знаю, не была еще на кладбище, слишком много сейчас событий происходит, самый разгар работы, не смогла я туда пока.

Валька больше не стал расспрашивать. Он представил себе эти грустные одинокие похороны: стылое кладбище, такое же сырое, как этот бульвар, злых похмельных могильщиков, скользящий влажный звук лопат в глинистой земле… Наверху, в голых тополях обязательно расходился бы ветер и закаркала ворона… Наверняка, кроме могильщиков, живой души рядом в тот момент не было никого. Вальке стало тоскливо. Хоть он и не любил Аннину бабку, не знал ее совсем и побаивался, он почувствовал жалость, и все надежды, возникшие было, угасли сами собой.

Они молча миновали бульвар и свернули узкими путаными улочками в сторону метро «Баррикадная».

— Мы куда? — спросил тогда Валька.

— На митинг, — ответила Анна.

— Митинг? — удивился Валька. — В честь чего?

— Сегодня день рождения Ленина, — ответила Анна.

Валька присвистнул.

— И что делать надо? — спросил с улыбкой.

— Мы будем выступать против искажения истории.

— В смысле? Чего исказили-то?

— А сейчас никто уже не понимает, что без революции семнадцатого года ничего бы этого не было.

— В смысле? — спросил снова Валька. — Чего не было?

— А ничего, вообще ничего во всем мире, жили бы при царях и лаптями щи хлебали, пахали бы на лошадях и про электричество только сказки слушали, как бары живут, — заговорила Анна, по привычке распаляясь. — Ни телефонов, ни Интернета, ни метро простого — ничего бы не было! Ведь развитие науки пошло после революции, все изобретения, электрификация всеобщая — все-все! Только после революции во всем мире восьмичасовой рабочий день ввели, и пенсии появились, и пособия всякие, а то не было ведь ничего. То есть вообще всем-всем, что у нас пока есть, всей даже этой праздной, зажравшейся жизнью, мы обязаны Ленину. А они как будто забыли об этом. Так нельзя! Справедливость должна быть во всем. Уж если все переделали, так имейте хотя бы честность признаться, кому мы всеми этими богатствами обязаны! Не зажимайте все, не раскрашивайте, как хочется, а дайте людям самим разобраться! И люди поймут, люди все поймут, но они не дадут, нет. И знаешь почему? Потому что боятся. Правда им страшна, она обличает их!

Она говорила запальчиво, быстро. Валька смотрел на нее настороженно. Глаза у Анны горели теперь уже каким-то безумным блеском, взгляд застыл. Она пугала его. Он взял ее за руку. Она пылала.

— А кто митинг устраивает? — спросил он. — Ваша ячейка?

— Ну прямо! — горько усмехнулась Анна. — У этих людей хватает смелости только на то, чтобы костюмы себе шить и революционную музыку из Интернета скачивать. Для дела их нет, для настоящего дела. Нет! Я теперь с другими людьми, кто не боится бороться за правду. Митинг — это ерунда, у нас все серьезно. За такое могут и арестовать! Мне предлагали уже на время спрятаться, уехать. Но я не боюсь. По-другому нельзя, по-другому не добьешься ничего. Те люди не боялись, и нам нельзя, иначе мы недостойны их, собственного прошлого недостойны, и поделом нам тогда этот кошмар вокруг.

Валька вглядывался в нее все тревожней и пристальней. Он почти не узнавал Анну. Она куда-то уходила, и вместе с ней растворялась его простая мечта, ради которой он жил последние дни. Ему хотелось остановить ее, вернуть. Он подумал, что зря так редко виделся с ней, зря упустил ее после Ульяновска. Пусть бы играла, пусть бы читала со всеми книжки и шила костюмы. А он бы ее оберегал, защищал, устроил бы ей уютный, теплый мир.

— Не получится у вас ничего, — тихо сказал он тогда. — Сергей Геннадьич твой прав был — сейчас никакая революция не получится.

— Сергей Геннадьевич трус, и он ошибался! — фыркнула Анна презрительно, а потом посмотрела на Вальку недоверчиво: — А ты почему так считаешь?

— Да потому что пофигу всем, хоть в лепешку расшибись. Я тебе уже сколько раз говорил, Анька: никому сейчас ни до кого дела нет. Все за свой маленький мирок держатся, и не надо никому ничего больше. Да и вы ведь, ты то есть, если честно, не любишь людей, солнце, — добавил он. — Эти, те то есть, на кого ты равняться хочешь, они же ради людей все делали, чтоб всем хорошо было. А тебе ради кого собой жертвовать? Ради этого же быдла, которое ты презираешь?

Он говорил спокойно, но Анна стояла бледная, всклокоченная и настолько растерянная, что не заметила, что все еще не отняла у него своей руки.

— Какая же я дура, — сказала она потом, — какая же я дура была, что поверила в тебя. Поверила, что ты лучше или можешь стать лучше. Что ты, типа, тот самый народ, в котором правда живет. Да ни хрена! Ты такой же, как все. Просто — ничтожество. Как все, в своем жалком, жалком мире.

— Куда же без этого, солнце, — ухмыльнулся Валька, но Анну уже было не остановить.