Лейла. По ту сторону Босфора - Тереза Ревэй

Лейла налила чай, выложила изюм.

— У нас почти нет сахара, — извиняясь, сказала она.

Ханс дрожал от истощения. Она наклонилась как раз в тот момент, когда он чуть было не разлил чай. Аромат ее духов снова обволок его. Он вздрогнул, ощущая, как она сжимает его руки своими. У нее были тонкие пальцы, миндалевидной формы ногти, нежная кожа. Будучи знатоком ювелирных изделий, он смог оценить великолепные драгоценные камни, сверкавшие на ее пальцах. Его охватило смятение вперемешку с неким страхом, но также такое сильное возбуждение, которого он еще никогда не испытывал.

С того времени, как Ханс пришел в себя, он ждал момента, когда женщина снова его навестит. На протяжении всех этих тревожных часов его успокаивало лишь присутствие молодой хозяйки дома. Орхан рассказал, как днем и ночью она самоотверженно заботилась о нем. Ханс был поражен таким безграничным великодушием. Он не привык, чтобы ради него кто-то собой жертвовал. И сейчас он испугался чувства, охватившего его, и на долю секунды понадеялся, что Лейла-ханым снова его спасет, но на этот раз от него самого. Желание — требовательный хозяин, и оно нигде так не опасно, как на берегах Босфора. Он всем сердцем привязался к этому удивительному древнему народу, и солончаки Анатолийского плоскогорья, волнительный серый свет гор Фарса, омываемая водами Тигра и Евфрата северная равнина ал-Джазира и южная — Двуречья стали свидетелями его страсти к Востоку.

Когда Лейла отвернулась, Ханс понял, что ее охватило такое же волнение. Вот оно — магнетическое влечение, безрассудное и опасное. Он упрекнул себя за то, что подверг ее такому испытанию. Их пути не должны были пересечься. Все это было и невероятно, и рискованно. В тишине было слышно их дыхание. Но Ханс больше не думал о себе — лишь о ней. Он хотел уберечь ее от грядущих бед. Он почти надеялся, что она встанет и молча уйдет. Он с уважением отнесся бы к ее выбору, не попытался бы ее удержать.

Лейла посмотрела на него, ее взгляд был спокойным. По его телу пробежала дрожь. Им не нужны были слова, чтобы понимать друг друга. Оба осознавали препятствия и запреты. На что они могли надеяться? Они принадлежали к разным мирам, и все же никто не сможет отнять у них то, что их связало в этот момент.

С чувством смирения и счастья, смешанным со страхом и гордостью, Ханс поднес к губам руку молодой османской женщины, потом ко лбу, преклоняясь перед ее красотой, безрассудной смелостью и тихим безумством, которое уносило их обоих.

Париж, 28 апреля 1919 года

Возлюбленная моя!

Я, Варвар, Азиат, приветствую тебя! Именно так нас, османов, называют здесь, в Париже. Чувствуется коварное влияние греческого премьер-министра Венезелоса. Такой же очаровывающий и околдовывающий, как змея, он возрождает западную христианскую культуру, отбрасывая нас во мрак обскурантизма. Его аппетиты по отношению к нашим землям не имеют границ. Он заявляет, что не претендует на Константинополь, хотя на самом деле только об этом думает. Его требования противоречивы, но ему рукоплещут. Американец Уилсон[41]и британец Ллойд Джордж[42]восторгаются им.

Я стал счастливым свидетелем мирной конференции, хотя на данный момент пребываю здесь инкогнито, но, признаюсь тебе, моя душа в печали. Я наблюдаю, как мимо меня проходят просители из забытых уголков Земли, представители тех народов, о существовании которых раньше никто даже не догадывался. У каждого одно слово на языке: «самоопределение». Но мы, побежденные, жалкие и несчастные, наши воины погибли на поле битвы, и нам нечего сказать. Здесь словно оскорбляют наших прославленных усопших.

Мы приговорены мирно ждать, пока они соизволят наложить на нас наказание. Несколько дней назад прибыли немцы. Они находятся под строжайшим наблюдением и жалуются, что с ними обращаются, как с животными на ярмарке. Австрийцев ожидают в середине мая. Когда в июне приедут представители Его Величества падишаха, я заверю свое официальное участие в делегации.

Это письмо передаст тебе мой французский друг, направляющийся в Стамбул. Я опасаюсь цензуры, как чумы.

А как ты, моя прекрасная и милая супруга? Как дети? Спасибо тебе за последние новости, но ты не слишком многословна. Храню вас в своем сердце и молюсь за вас. Надеюсь, что Ахмет слушает тебя, несмотря на то что я от вас далеко.

Что касается тебя, знаю, что ты в безопасности наших стен, и меня это успокаивает. Знаю твое чувство меры и рассчитываю на твою мудрость. Держись подальше от социальных волнений. Скучаю по тебе… Должен ли сказать об этом больше? Целую твои руки, губы.

Да хранит вас всех Милосердный Аллах и покрывает своим благословением в такое мрачное и тревожное время.

Твой преданный супруг

Лейла сложила письмо Селима, которое только что получила, но которое, судя по дате, было написано несколькими неделями ранее. Посланник задержался. Она задавалась вопросом, почему он так плохо ее знает. «Не будь несправедливой», — шепнул внутренний голос. События сменяют друг друга слишком быстро. Совсем недавно она была скромной и послушной супругой, с неопределенными желаниями и устремлениями. Но за последние месяцы все изменилось. Она предчувствовала эти изменения, а долгое отсутствие Селима им способствовало. Жизнь привела ее на распутье, и, следуя своей интуиции, Лейла направилась по самой обрывистой тропинке.

Женщина взяла перо. На приеме у кузины Зейнеп-ханым ей настойчиво предлагали вести колонку хроники в газете, и Лейла раздумывала недолго. Недостойно молчать, когда есть возможность говорить во весь голос. На протяжении нескольких недель она писала, последовательно и логично излагая свои мысли, желая быть понятной для своих читателей. Теперь Лейла открывала в себе таланты и возможности, что вызывало в душе волнение и возбуждение.

У нее был красивый почерк, результат занятий по каллиграфии. Она принадлежала к группе образованных мусульманских женщин, которые не боялись пользоваться своей образованностью. «Турецкая женщина должна забыть о своей скромности и, словно птица, броситься в небо», — часто повторяла Лейла, подбадривая себя. Однако никто в семье, за исключением Орхана, не был в курсе ее деятельности. Подпись под статьями «Лейла-ханым» могла принадлежать любой из тысяч жительниц Стамбула с таким же именем, как у нее. Ведь у турчанок не было фамилий, что, в сущности, являлось признаком отсутствия индивидуальности. Возможно, это будет новая тема статьи? «Нужно обсудить с Хансом», — улыбаясь, подумала она.